Фантастика 1977
Шрифт:
Левой рукой он прижимал белку к груди, а правой включал обзорные телевиды, передавая их информацию в каналы кольцевых традевалов. И все, кто был занят в кольцовке, и те, кто следил за ней у экранов своих телевизоров, увидели, чем живет в эти минуты тайга.
И первые космы поземки, и мглистые тучи снега над качающимися вершинами, и стада коз, уходящих от ветра и снега в лощинки, и прижавшиеся друг к другу лосиные стада на фермах, и все то огромное, из чего складывалась зона Белого Одиночества в эту страшную в своей ярости весеннюю пургу. Потом он подключил звук, и в миллионах
Андрей между тем подошел к традевалу, сел в кресло и помазал беличью лапку анестезирующим раствором, потом вскрыл нарыв и заговорил:
– Вы сидите сейчас в тепле, за вашими окнами весна. У одних капель, у других цветение, третьи изнывают от жары. А здесь белое безумие. От него страдают маленькие братья. Глупые и бессловесные. И уж если они поняли, что человек может их защитить и спасти, то я надеюсь, что и вы поймете, как важно то, что мы предлагаем. А мы предлагаем совсем немногое. Всего лишь поделиться тем, чего у каждого в избытке. У нас тут холода, у вас жары. У нас снегов, у вас теплого дождя. Всего-то и требуется отдать другому толику ненужного. А когда мы поделимся, каждому станет немного легче. Вот и все. Если вы поймете это, все остальное всего лишь техника.
Он наложил пластырь на лапку, устроился поудобней в кресле и положил белку на изгиб локтя. Она поворачивалась, несколько раз взглянула на него своими блестящими бусинками и вдруг сладко, по-детски беспомощно зевнула. Андрей погладил ее и сказал:
– Извините эту задержку кольцовки. Но у меня, право же, нет свежих мыслей.
Белка накрылась распушившимся хвостом и стала тихонько посапывать. Это был новый звук в балке. Новый и приятный.
Пищал контакт, и сопела,уставшая от боли, бессонницы и холода молоденькая белочка. А традевал молчал. На нем проплывали сосредоточенные и потому слегка грустные лица государственных деятелей, их консультантов, ученых, инженеров. И все они смотрели на маленькую, глупую белку, посапывающую на сгибе локтя Сырцова.
– Собственно, коллектив нашего института, - нерешительно сказал бирманец, - в принципе и не возражал. Нас интересует лишь техника… И окончательное направление коридоров. Наши предварительные подсчеты показали, что осуществление проекта позволит нам потеснить джунгли и, следовательно, болот.
Говорили другие, уточняли возможности и трудности, но ни кто, ни один человек не протестовал, собственно, против проекта. Кажется, и в самом деле начиналась техника. Но, странно, каждый, говоря и даже споря, смотрел не столько на собеседника или оппонента с экрана, не на Андрея, а на маленькую спящую белку. Она стала членом совещания, его неотъемлемой частью.
После окончания кольцовки Андрей сидел в кресле и курил, выдувая дым на сторону. Не хотелось двигаться и, кажется, думать. Просто было хорошо. В нем свершалась какая-то незримая и ему самому непонятная деятельность, мешать которой было бы смешно и неразумно. Пусть идет так, как идет.
Но тут,
– Поздравляю вас с успехом, - сказала дежурная.
– Теперь вы не задержитесь в наших местах?
– Нет, почему же?… Распахать поле, засеять его, подышать запахом свежеподнятой земли… Нет, этого я, пожалуй, не уступлю никому.
– Но ведь ваша главная работа… Она же для всех…
– А разве сев не для всех?
– Да, но уровень…
– В конечном счете всякий уровень зависит от того, куда его поднимет работник. Если я вернусь сейчас, я не столько помогу в главном, сколько помешаю: нет мыслей и идей. Так пусть решаются сложные теоретические и дипломатические вопросы. Пусть окончательно договорятся. А тогда… Тогда, вероятно, появятся идеи и у меня. Ведь самые лучшие мысли приходят неожиданно, ассоциативно. И, как правило, во время физической работы. Вы этого не замечали?
– Нет… Мне как-то не приходилось заниматься ею. Я ведь врач…
– Жаль. Тогда вы не используете возможностей Белого Одиночества. Главное в нем - ощущение своей значимости, своей силы в борьбе со… ну, скажем старинным термином - слепыми силами природы. И если вы… Кстати, а почему вы очутились здесь? И почему вас весной не тянет вдаль?
Она помолчала и потупилась.
– Я спрашиваю это по праву человека, секрет которого известен. Но если вы хотите…
– Семь лет я провела в космосе. Сейчас там муж. К нему я не долечу… Быть в космосе не могу: меня стал угнетать его лучащийся мрак.
– Вы очень любите мужа?…
–Да.
– И будете ждать… хоть всю жизнь?
–Да.
Они помолчали, и, когда оба поняли, что думают об одном и том же, женщина сказала: - Она тоже будет ждать вас.
– Вы уверены?
–Да.
– Может быть, вы передадите телеграмму в Мадрас?
Она задумалась, потирая лоб пальцем с изумрудным ногтем. Потом тряхнула золотистыми волосами.
– Не нужно. Напишите обыкновенное письмо.
– Вы думаете, что она будет ждать?
– Да. Ведь она женщина. У женщины главное - надежда. Если есть надежда, есть вера - она будет ждать.
Он легонько прижал белку. Она поворочалась и вздохнула.
– Ну, вот видите… Значит, я обязан окончить сев… А уж тогда…
Она засмеялась. Впервые за все время их телевидного знакомства.
– Все-таки настоящие мужчины очень похожи друг на друга. Как только они обретают веру, так немедленно отходят от того, в кого верят. Мой такой же: “Если бы я тебе не верил, я не согласился бы на экспедицию”.
– Настоящие мужчины бывают только тогда, когда они встречают настоящих женщин.
Андрей сказал это так назидательно, что сам рассмеялся.
Она удивленно спросила: - Чему вы смеетесь?
– Я изрекаю истины.
– Над добрыми истинами не смеются.
– А, полно! Смеяться можно над всем, если… если тебе радостно.
– Ах вот как… Ну что ж… Кончайте сев и занимайтесь земными делами.
– А вы все еще в космосе?
– Да. Пока его нет на Земле, я все еще в космосе.
Они распрощались, но сейчас же включился Борис: - Старина, ты здорово использовал форсаж.