Фантастика 1983

Гуревич Георгий Иосифович

– Допустим, - сдался Леверрье.
– Ну и что из этого?

– Дайте руку, - потребовал Милютин.
– Да не так, а ладонью вверх. Ого, у вас могучая линия жизни. Долго будете жить, Луи!

– Что за чушь! Сегодня вы меня удивляете. Ведь не станете же вы утверждать, что верите в хиромантию.

– Не стану. Хотя… Хорошо вам, Луи, вы человек категорических суждений, мыслите в двоичном коде: да, нет, ноль, единица… А круглые цифры всегда врут, так утверждал один древний философ, и я, знаете ли, с ним согласен. Но дело не в этом. Посмотрите на собственную ладонь: какие изощренно

сложные линии, какие причудливые папиллярные завитки на пальцах! Не напоминает ли это галактику или хотя бы звездную туманность?

Леверрье пожал плечами.

– Вы фантазер, Милютин. И если хотите прочитать лекцию по дактилоскопии, то напрасно. Мне хорошо известно, что отпечатки пальцев сугубо индивидуальны и никогда не повторяются, по крайней мере в одном поколении…

– Вот, вот… Но не передаются ли они от поколения к поколению?

– Какая разница?
– равнодушно произнес Леверрье.
– Кого, кроме полицейских, это интересует?

– Меня, - сказал Милютин.
– И все человечество. Вот уже не первое столетие пытаемся мы вступить в контакт с инопланетянами. Поиски сигналов, посланных миллионы лет назад, возможно, уже не существующими цивилизациями, бум с летающими тарелками и вездесущими гуманоидами, сенсационные находки примитивных наскальных изображений, якобы оставленных пришельцами. Даже в полярном сиянии усмотрели источник внеземной информации. А все гораздо проще! Галактические письмена на наших ладонях!

– Вы с ума сошли!
– вскричал Леверрье.

– Возможно, - холодно согласился Милютин.
– Но почему, скажите на милость, природа пошла на неоправданное усложнение? Почему кожа на ладонях не такая, как на груди, спине, животе? Почему папиллярные линии нельзя стереть, они восстанавливаются даже если содрать с пальцев кожу? Для чего понадобился колоссальный запас надежности? Если допустить, что папиллярные линии несут в себе информацию, то она идеально защищена.

Леверрье забарабанил пальцами по колену.

– Остается пустяк, - сказал он нарочито бодрым тоном, - расшифровать информацию.

– Я это сделал, - помолчав, проговорил Милютин.

Леверрье остолбенел.

– Но это немыслимо… Нет, вы понимаете, что говорите?… А если на самом деле… Тогда нужно немедленно, слышите, немедленно…

– Информация должна быть полной, Луи, только в этом случае игра стоит свеч. Моих и ваших ладоней, увы, недостаточно. Понадобились бы руки всех людей Земли. И, самое главное, чистые руки, иначе информация принесет не пользу, а вред. Огромный, непоправимый вред.

– Все, что угодно, можно отмыть до стерильной чистоты!
– заверил Леверрье.

– Все, кроме рук, жаждущих власти, денег и смертоносного оружия…

АЛЕКСАНДР ПЛОНСКИЙ ИНТЕЛЛЕКТ.

– Природа милостива к человечеству, но безжалостна к человеку, - произнес Леверрье задумчиво.

– Превосходная мысль, Луи, - похвалил Милютин.
– И, главное, очень свежая!

Они сидели в маленьком кафе на смотровой площадке Эйфелевой башни и любовались Парижем, заповедным городом

Европы.

– Мы не виделись почти четверть века, а желчи у вас…

– Не убавилось? Увы, мои недостатки с годами лишь усугубляются.

– И все же я люблю вас, Милютин!
– признался Леверрье.
– А ваша язвительность… Иногда мне ее не хватало. Было плохо без вас, как было бы плохо без Парижа. И вот мы снова вместе, но время вас не пощадило.

Милютин рассмеялся.

– Вы делаете мне честь, Луи, сравнивая мою язвительность с красотой милого вашему сердцу Парижа.

Леверрье пожал плечами.

– Вот видите, - сказал Милютин, закуривая.
– Города стареют, как и люди… Только не так быстро. Впрочем, я ведь куда старше, чем вы думаете. Помните слова Эдгара Дега: “Талант творит все, что захочет, а гений только то, что может”? Так вот, моя мать, уже получив Нобелевскую премию за вакцину от рака, сказала мне: “Если бы я могла начать жизнь сначала, я никогда не стала бы врачом. Слишком во многом чувствую себя бессильной”.

Несколько минут оба молчали.

– Мало кому посчастливится предугадать свое истинное призвание, и уж совсем реже случается разглядеть в себе талант - он виден лишь со стороны. К вам, Милютин, это не относится. Вы, как и ваша мать, гений.

– Ах, бросьте, Луи, - саркастически усмехнулся Милютин.
– Слово “интеллект” в переводе с латинского означает “ум”. Но почему-то мы предпочитаем называть человека интеллектуалом, а не умником. Да и “умник” приобрел в наших устах иронический оттенок. Мы вроде бы стесняемся ума, но гордимся интеллектом.

– Вы правы, - согласился Леверрье.
– Франсуа де Ларошфуко, помнится, даже несколько иронически классифицировал типы ума.

– Словом, сколько голов, столько и умов. И какой же ум согласно этой классификации у меня?

– Ваш ум нельзя классифицировать, - серьезно сказал Леверрье.
– Я бы назвал его дьявольским.

– Старо, Луи. Еще тридцать лет назад вы заявляли, что я и бог, и дьявол в одной ипостаси. Ну да ладно. Вот вы говорите: “интеллектуал”. Однако человеческий интеллект - интеграл способностей, знаний, опыта, навыков. Расчленить эти слагаемые невозможно, как невозможно сказать, что здесь свое, природное, а что воспринятое, впитанное, позаимствованное. Человек “сам по себе” подобен электрону в вакууме. И пусть электрон-одиночку называют свободным, толку от такой свободы мало. Лишь упорядоченный, целенаправленный поток способен освещать жилище, приводить в движение роторы машин, обогревать… И лишь в сотрудничестве друг с другом люди находят силы для преодоления преград, воздвигаемых природой… и самими же людьми.

– К чему вы клоните?

Милютин раскурил очередную сигарету.

– Я индивидуалист, вы знаете. И чувствую себя таким электроном-одиночкой. Что дали человечеству мои открытия?

Леверрье протестующе повысил голос:

– Ну это уж слишком! Благодаря таким построен Париж, ликвидированы эпидемии…

– Испытание благополучием, возможно, самое трудное, из всех, выпавших на долю последнего поколения, - нахмурился Милютин.
– А интеллект не может успокоиться, смысл его - работать…