Фантастика 2002. Выпуск 2
Шрифт:
Другая функция, отводимая НФ, — воспевание параноидальной политики государства, призывы к советскому читателю поддерживать высокую бдительность: враг не дремлет и охотится за научно-техническими достижениями советских ученых и инженеров. «Мы политически образованные люди — отлично знаем, что враги далеко не безучастно следят за нашей научной работой» (А. Гуляшки. «Последнее приключение Аввакума Захова»).
Утопии стали не нужны. Более того — они признаны вредными. Утопия ведь рассказывает о мире, который вряд ли удастся на деле создать. Стало быть, своим существованием она подрывает «правду» генеральной линии об уже построенном социалистическом рае.
Но даже сочинения Немцовых, охотниковых, пальманов были все теми же утопиями. Фальшивыми, но утопиями. Да, время их действия — здесь и сейчас, но ведь в каких тонах преподносилось это здесь и сейчас! Советская Россия — благоустроеннейшая из стран, которую населяют исключительно добропорядочные и талантливые граждане, ее чиновники — сплошь душки, а партийные лидеры — бескорыстны и мудры. Ни преступности, ни дефицита — благость
Почти два десятилетия концепция «ближнего прицела» определяла «фантастическую политику».
Тени исчезают в Полдень
Свобода, братство, равенство — все то,
О чем томимся мы, почти без веры,
К чему из нас не припадет никто, —
Те вкусят смело, полностью, сверх меры [12] .
Кратковременная «оттепель» подарила новые надежды и планы на будущее. В НФ «оттепель» наступила раньше других видов литературы — в 1957 году, когда всего за несколько месяцев до запуска первого искусственного спутника Земли на страницах журнала «Техника — молодежи» стартовала, вероятно, самая значительная утопия XX века — роман И. А. Ефремова «Туманность Андромеды». Чаще всего исследователи НФ называют ефремовскую утопию гимном коммунизма, но автору этих строк ближе позиция критика Всеволода Ревича: «Ефремов написал вовсе не коммунистическую — в нашем смысле слова — утопию… В меру сил он написал общечеловеческую утопию». Именно этот общечеловеческий, космополитический характер «Туманности…» и выделяет ее в ряду других утопий. Аналогов «Туманности Андромеды» в утопической литературе не было ни до, ни после. Отдалив мир будущего на тысячелетие, писатель совершил беспрецедентную попытку изобразить радикально новое человечество — не просто отличное от нас интеллектуально, но и с принципиально иной этикой. Ефремовский мир — подчеркнуто космополитичен, он лишен не только государственных границ, но национальной самоидентификации. Заслуживает огромного уважения смелость Ефремова, с которой он взялся охватить все стороны человеческой деятельности и жизни — от прорисовки инфраструктуры и достижений науки до сугубо гуманитарных сфер, как-то: педагогика, культура, досуг, любовь и т. д. Мир, нарисованный писателем, неоднозначен и противоречив, но тем и привлекателен.
12
Валерий Брюсов.
Если Ефремов раздвинул горизонт коммунистической утопии, то А. и Б. Стругацкие населили эту самую утопию живыми людьми, которых не хватало в «Туманности Андромеды». Люди будущего у Стругацких вообще мало чем отличаются от современников. Бесспорно, цикл новелл «Возвращение. Полдень XXII век» (1962) — одна из лучших панорам далекого будущего, созданных в советской литературе. В сущности, Стругацкие написали не просто утопию, а Историю Будущего, хотя и мир Полдня по мере удаления от дня сегодняшнего приобрел черты статичности — недостаток, свойственный большинству утопий вообще.
На мой взгляд, недооцененной оказалась попытка Вадима Шефнера изобразить в романе «Девушка у обрыва» (1965) гармоническое общество XXII века. А между тем наряду с утопиями Ефремова и Стругацких это одна из лучших и самых живых утопических картин советской литературы. Шефнеровский роман — яркий пример гуманитарной утопии, которой присуща нарочитая «несерьезность», что заметно выделяет произведение из ряда других образчиков жанра. Шефнера мало волнуют научные достижения будущего (хотя один из главных героев — ученый, открывший Единое Сырье аквалид, что привело цивилизацию к абсолютному благополучию), в центре его внимания — человеческие отношения. А они, как оказывается, совсем не изменились. Ну разве что ругательства вышли из употребления и алкоголиков стало поменьше (их автор остроумно окрестил словом «Чепьювин» — то есть Человек Пьющий Вино). В юмористических красках писатель изображает сложности обновления общества. Например, вместе с деньгами Всемирный Почтовый Совет решил отменить и почтовые марки, а их коллекционирование признано «пережитком, не приносящим человечеству никакой пользы». Разумеется, это вызвало решительный протест со стороны многочисленных филателистов. Встречаются и другие курьезы, связанные с отменой денежных единиц, — роботы-официанты, не приученные к «халяве», стали обслуживать клиентов менее добросовестно.
Из попыток создать масштабную коммунистическую утопию стоит упомянуть и роман-эпопею Сергея Снегова «Люди как боги» (1966–1977). Стремясь облегчить восприятие социально-футурологических идей, автор втиснул утопию в жанр «космической оперы». «Опера» получилась великолепной, захватывающей, но зато утопические сцены — самые провальные в романе.
Утопия вернулась в литературу на очень короткий срок. По большому счету подобные произведения отличались друг от друга разве что сюжетом и степенью литературного мастерства. Триада Ефремов — Стругацкие — Шефнер исчерпала ресурсы коммунистической утопии, ничего не оставив коллегам по перу. В советской литературе был возможен только один вариант будущего, шаг вправо, шаг влево немедленно карался. Из наиболее литературно талантливых произведений, посвященных обществу будущего, назовем «Мы — из Солнечной системы» (1965) Г. Гуревича, «Глоток Солнца» (1967) Е. Велтистова, «Скиталец Ларвеф» (1966) Г. Гора, «Гость из бездны» (1962)
Уже к 1970-м утопия практически исчезла с литературного небосклона. Она закончилась вместе с «оттепелью». Она просто не могла существовать в реальности застоя, с которой вступала в демонстративное противоречие. Утопию загнали в ведомство детской литературы. Фантастику нивелировали, усреднили не столько даже цензоры, сколько сама реальность. Для создания достойных картин будущего фантастике недоставало упоения революционными свершениями из 20-х, ни даже «накала» «холодной войны» из 50-х. 1970-е — «мертвый сезон» в советской НФ. Эта разочарованность «вдохновила» певца Мирового Коммунизма И. А. Ефремова написать «Час Быка» (1968). Всего десятилетие спустя А. и Б. Стругацкие разрушат внешнюю благость Полдня убийством Абалкина в «Жуке в муравейнике». Немногим позже автор «розовощекого» романа «Путешествие длиною в век» (1963) В. Тендряков напишет антиутопию «Покушение на миражи» (1988) [13] .
13
Из ряда утопий, созданных в советское время, резко выламывается роман Василия Аксенова «Остров Крым», впервые изданный в 1981 году в США. Что было бы, если бы во время гражданской войны Крым (в фантастической реальности романа — остров) не был захвачен красными. Аксеновский Крым — это оазис «старорежимной» России, развивающейся по капиталистическому пути.
Гибель Империи
Пред будущим теперь мы только дети…
В середине 1980-х годов идея планетарного коммунизма окончательно развалилась и фантасты вернулись на «русское поле». Очередной социальный эксперимент пробудил к жизни, казалось, забытый жанр — антиутопию. С Перестройкой в СССР пришли не только гласность и подобие демократии, но и ощущение надвигающейся катастрофы. Именно это предчувствие распада империи и экстраполяция возможных политических, социальных и психологических последствий этого процесса составляют основное содержание большинства произведений конца 80-х — начала 90-х. «Для одних эта эпоха стала огромной личной трагедией, для других — крушением «империи зла» и «тюрьмы народов». В любом случае распад государственных образований исполнен трагизма и колоссальной психологической ломки. Ведь крушение государства — это не просто переделка границ и «перестройка» общественно-политических и экономических отношений. Прежде всего писатели увидели здесь трагедию личности (Б. А. Ланин).
Знаковым произведением этой постутопической эпохи стал роман Александра Кабакова «Невозвращенец» (1989), наиболее отчетливо выразивший суть времени. Кабаков с удивительной точностью предугадал многие негативные тенденции России 1990-х — развал страны, бессилие власти, путч, социальный террор и т. п. Конечно, содержание «Невозвращенца» не сводится к одному лишь социальному прогнозированию. Писатель поставил перед собой задачу показать беззащитность человеческой личности в эпоху распада системы и, надо сказать, с этой задачей справился блестяще.
Сюжетно роман Эдуарда Тополя «Россия завтра» (1990) близок «Невозвращенцу». В нем также речь идет о политическом перевороте в России близкого будущего — контрреформистском, организованном партийной верхушкой и закончившемся очередной народной революцией. Но если Кабаков стремился осмыслить происходящее, то популярный автор политических триллеров написал всего лишь еще один ядовито-безликий памфлетик [14] .
Антиутопия Владимира Войновича «Москва 2042» (1986) хоть и лежит в русле политической сатиры, но выдержана в пародийном ключе. Взять хотя бы то, что писатель воспользовался классическим штампом утопической литературы — экскурсантом из прошлого. Главный герой, Виталий Карцев, при помощи «космоплана» отправляется в будущее, на 60 лет вперед. И оказывается в МОСКОРЕПЕ — Московской ордена Ленина Краснознаменной Коммунистической республике, где давно уже провозгласили светлое коммунистическое Завтра. Здесь царит жуткая смесь партократии и теократии — Коммунистическая партия государственной безопасности (КПГБ) причислила к лику своих отцов-основателей… Иисуса Христа, а главный церковный иерарх, отец Звездоний, имеет звание генерал-майора религиозной службы. Но Церковь присоединилась к государству «при одном непременном условии: отказа от веры в Бога». В пантеоне Коммунистической Реформированной Церкви свои святые: святой Карл, святой Фридрих, святой Владимир и т. д. Разумеется, граждане будущей России живут в условиях жесточайшей регламентации. Но традиционно пугающие антиутопические штрихи под пером Войновича приобретают комические черты. Ну вот, например, какие правила поведения установлены в Предприятиях Коммунистического Питания:
14
Документалистская манера Тополя, однако, нашла своих последователей. В 1999 г. вышел еще один политический памфлет на тему «Россия завтра», на этот раз принадлежащий перу известного социолога Л. Ионина — «Русский Апокалипсис: Фантастический репортаж из 2000 года». Прогнозы на «будущий год», как понятно из названия, не самые радужные: в России введено чрезвычайное положение, сорваны выборы в Госдуму, коммунисты организовали рабочие дружины, очередная гражданская война привела к окончательному развалу страны.