"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
Зато владеет красноречием, объясняя подоспевшим стражам правопорядка свой поступок:
«– Вы могли погибнуть сами.
– Мог, но не погиб-с.
– Все же это не повод выходить противу этого негодяя.
– Что же мне оставалось делать? Безумец мог убить еще многих, но не преуспел благодаря моему вмешательству…»
Что делать, что делать? Сухари сушить. Дело на гражд… господина Лермонтова М. Ю. 1814 года рождения завести решили по статье 105 УК РСФСР. А если серьезно и в двух словах, то суть в следующем: примерно за час до прибытия «Быстрого» в Кронштадт по местной пристани начал бродить сикх. Откуда он там взялся, ни Лермонтов, ни тем более я не знаем. Зато знаем, что этот индус, занесенный невесть каким ветром странствий из своих жарких индийских джунглей в далекий осенний холодный северный город, вдруг
Вот такое энергичное начало «заключения» у меня вышло.
Дальше – больше. Дальше – только запоминай… якорь мне в печенку.
Глава 4
Со стоической грустью вспоминал я подходящие моменту строки, когда Лермонтов с Гончаровым и вечно ворчащим Соколовым впервые очутились у «Паллады». Старый фрегат [179] стоял не на рейде, а в военной гавани. Ошвартован у стенки, у «Купеческих ворот», соединяющих гавань с малым кронштадтским рейдом.
178
Песня «Два автомобиля», музыка и слова В. Токарева.
179
В свое время фрегат «Паллада» был первым красавцем русского флота, перед строителями которого была поставлена задача отделать его «с особым знанием и с применением способов для удобнейшего и чистейшего вооружения оного». Постройка фрегата производилась в Петербурге на Охтинской верфи; закладка состоялась 2 ноября 1831 года, спуск – 1 сентября 1832 года. Длина фрегата – 173 фута (52,7 м), ширина – 43 футов 8 дюймов (13,3 м), глубина интрюма – 14 футов (4,3 м), вооружение – 52 орудия, тимберован (т. е. капитально отремонтирована надводная и подводная части корпуса) в 1846 г.
Таким образом, уходя в кругосветное плавание, фрегат представлял собой уже немолодое судно, строго говоря, не рассчитанное (негодное) для подобной цели.
До отплытия еще сутки, но уже теперь пассажирам нужно было разобраться с багажом и своими «судовыми квартирами». Вот этим-то и стоило заняться, но прежде – привыкнуть к тому, что нет у нас пока «морских ног». Что это такое, сможет понять только тот, кто впервые вступил на непонятный деревянный пол, именуемый палубой. Тараканов когда-нибудь видели? Так вот, мы и были как тараканы. Под ногами все раскачивается, а еще не перестроившийся организм лихорадочно соображает, как удержаться и не грохнуться. Такие делишки у троих (то есть четверых) новоявленных «моряков»…
На набережной народу пока не так много, зато на палубе «Паллады» жизнь кипела и била ключом. Шли приготовления к отплытию. Не сидели без дела рабочие из порта в грязных парусинных голландках, сновали туда-сюда матросы, раздавались команды офицеров в черных коротких бушлатах и клеенчатых фуражках (все с усами да бакенбардами, бородачи тоже имеются), старый морской волк с линькой в руке бранил неопытного «карася»:
«– Да за такую драйку под килем протянуть тебя нужно, сукин кот!..»
И еще вдогонку несколько осуждений с замысловато-матерными вывертами и парочкой хлестких ударов по спине.
А работа не прекращалась. Вкалывали
Будущие пассажиры «Паллады» стояли в бездействии минут пять, в стороне от широкой сходни, чтобы не мешать матросам, то и дело проносящим мимо всякую всячину.
«– Куда же нам тут?.. Куда же нам тут?..» – растерянно бормотал Гончаров, с недоумением глядя вокруг себя и на свои сложенные в кучу вещи, чего не сказать о Лермонтове. Он моментально начал искать помощь и нашел ее. Минуты не прошло, и к нам подошли три офицера: лейтенант Шиммельфор, мичманы Галкин и Колоколов. С ними куча матросов. Здоровенные, черные от смолы цепкие лапища похватали багаж и, несмотря на недовольные вопли Соколова: «Куда прете, сатаны морские!», понесли все наше добро до каюты, расположенной в жилом трюме.
Каюта маленькая, но чистая. Выкрашена белой краской. С двумя койками – одна над другой, с деревянными задвижками, чтобы не упасть во время качки. К полу привинчены (моряки говорят «принайтовлены») комод-шифоньерка, умывальник, видны две складные табуретки и кенкетка [180] для свечи. Иллюминатор, словно солнце в туманной дымке, тускло освещал всю эту обстановку. В нос бил запах сырости. И узко! Между койками и комодом даже худому Лермонтову протиснуться можно не без труда, чего уж говорить о габаритном господине Гончарове.
180
Вид старинного подвесного комнатного масляного светильника.
Что еще? Хорошо заметен пропущенный в люк раструб виндзейля. Вот и все каютные детали. Но устроились пассажиры с горем пополам. Дальше нагрянули к ним новые открытия.
«– Вот он вам назначен в вестовые… – сказал Галкин, приведя в каюту молодого коренастого, гладко остриженного матроса по фамилии Фадеев. Русые волосы, белое лицо, тонкие губы и непроницаемые глаза. Такой взор бывает у тех, кто сам себе на уме. В этой черте характера Фадеева пассажиры убедились довольно быстро.
«– Честь имею явиться!» – вытянувшись, гаркнул новоявленный вестовой.
Так началось наше знакомство с «фруктом» Митькой Фадеевым. И еще каким «фруктом». Сам из костромских мужиков, на «баринах» буквально помешался, усердствуя порой сверх меры и пытаясь сделать их плавание максимально комфортным.
Помогал он и привыкать к жизни в море. Особенно в первую неделю, когда и Лермонтов, и Гончаров еще толком не умели ходить «по-морскому», отсиживаясь в каюте без обеда, а то и ужина. В такие голодные часы Митька спешил на выручку, таскал для нас горячее из камбуза. Да и вообще, скучать не дает и сейчас. По несколько раз в день забегает узнать, не случилось ли чего, не нужно ли что-то. Заодно расскажет какую-нибудь смешную историю, случившуюся сегодня на палубе или в кубрике. Звал он и Лермонтова, и Гончарова на «ты» и вообще считал обоих скорее младшими братьями, нежели «барами».
А еще Митька частенько оказывал нам медвежью услугу. Одну из таких с самого начала знакомства выкинул.
«– Помоги нашему человеку установить вещи в каюте», – отдал Гончаров ему первое приказание, когда Соколов, по-хозяйски крякнув, начал возиться с обустройством каюты. Долго бы возился, а Фадеев в какие-то три приема управился. И не спрашивайте меня как. Все рассчитано до мулюметра. Хвать вещь – вот здесь поставлю, хвать вещь – сюда засуну. Пятнадцать минут – и каюта обустроена, но как же вопил белугой от негодования Гончаров. Добравшись до его книг, Фадеев быстро составил их на комоде в углу полукругом и перевязал веревками на случай качки так крепко, что вытащить хоть одну Иван Александрович уже не мог – силенок не хватало. Теперь вынужден несчастный литератор в чужих «библиотеках» абонемент держать открытым.