"Фантастика 2024-121". Компиляция. Книги 1-21
Шрифт:
– Не слишком-то удачное сравнение.
– Напротив. Очень даже удачное. Маразматик действительно решил, что он играет в шахматы. Притом сам с собой. Вот только мне пришлось вмешаться в игру, конечный итог которой, по мнению товарища Штерна, заключается вовсе не в вашем благополучном возвращении домой и установлении вселенского баланса.
– А в чем тогда? В дисбалансе?
– Именно.
Вы уже знаете, что реальностей во вселенной много. Так вот мой дедушка намерен все эти реальности уничтожить, соединив в одну-единственную. К сожалению, уже есть предварительные итоги этой его работы. Та реальность, где вы были Мишкой Власовым, исчезла в ядерном огне Третьей мировой. Очередь за следующими…
– А вы, значит, спаситель миров?
– Не иронизируйте.
– Так это по вашей вине я безвольно был заключен в теле поэта Михаила Юрьевича Лермонтова?! – Мои кулаки сжались, но Петров даже бровью не повел.
– Да. По моей. Ничего не поделаешь. Вынужденная необходимость. Мне пришлось резко пресечь еще один опасный ход дедушки. Кстати, знаете, что именно вы должны были сделать ТУТ ради возвращения домой?
– Нет.
– Так я вам покажу. Прикоснитесь вот сюда, – на стол лег рваный клочок ткани, перепачканной чем-то бурым. Прикасаюсь к нему и… словно проваливаюсь в очередное лермонтовское сновидение-воспоминание. Я увидел будни Московского университетского благородного пансиона. По виду так самая обычная школа, в которой подходит к концу перемена после очередного урока. Длинный коридор гудит от беготни и криков. Всюду снуют, возвращаясь в классы, запыхавшиеся оболтусы в синих сюртуках со стоячими малиновыми воротниками и синими же брюками. Хочет вернуться в свой шестой класс и Миша Лермонтов, но вдруг его словно что-то толкнуло изнутри. Юноша нехотя поворачивает голову и видит… императора. Будто великан, одетый в белый кавалергардский мундир, тот молча и твердо шагает по коридору. Царственный взор наполнен гневом – бардак же кругом. Император идет, Миша стоит, а Костя Булгаков у дверей пятого класса вытянулся по швам и звонко гаркнул:
«– Здравия желаю, ваше императорское величество!..»
И тишина в ответ. Коридор девственно пуст, император вошел в пятый, Лермонтов – в шестой. Там надзиратель протирает аспидную доску, ожидая Перевощикова. Вот-вот должен начаться урок математики. Эх, не знает надзиратель, что в это самое время творится за дверью. Сам император нагрянул в пансион неожиданно с инспекцией, и итоги ее пока неутешительны. В вестибюле всего лишь один полуглухой старик-сторож, на лестницах и в залах ни одного надзирателя. Про коридоры вообще говорить не приходится – сплошной мрак. Императорский вердикт: «Сие не пансион для детей дворянских, а базар толкучий! Порядка нет! Учителя – требовательности не проявляют! Воспитанники благонравия лишены! Все крайне плохо-с!»
И вот теперь пансионер Миша Лермонтов, не отрываясь, смотрит на входную дверь. Сейчас она откроется, и в класс войдет император. И эти секунды ожидания подобны пытке. Все тело юноши как будто напряжено, а правая рука не выпускает гусиного пера… Что-то оно тяжелее обычного. А может, тяжесть от нервного напряжения?..
Наконец император показался. Михаил весь сжимается, словно готовясь к прыжку, внимательно ловит каждое монаршее слово:
«– Немедленно… собрать всех воспитанников в актовом зале!» – задыхаясь от ярости, проговорил Николай, наступая на надзирателя, уронившего тряпку на пол. Надзиратель от страха и высочайшего наезда аж посинел, втянул голову в свой высокий воротник и промямлил:
«– С-с-лушаюсь… ва-ш-ш-ш…»
Договорить он не успел. Немыслимо быстрым, сильным, многократно отточенным движением Миша Лермонтов вдруг метнул перо. Словно смертоносный дротик, оно глубоко вонзилось в горло Николаю. Брызнула кровь, император пошатнулся, в коридоре зашумело, в дверях показались испуганные физиономии директора Курбатова, инспектора Павлова и его помощника Светлова. Чиновничий испуг сменился ужасом, когда они увидели медленно, страшно медленно оседавшего на пол императора, чей белый мундир уже пропитался кровью…
Рывок! Я снова в кабинете. Руку словно обожгло. Петров с будничным видом прячет ткань в ящик.
– Видели? – произнес он с ледяным спокойствием.
– Да и…
– И это лишь вершина айсберга,
Глава 4
«…На другое утро Лермонтов, входя в комнату, в которой я со Столыпиным сидели уже за самоваром, обратился к последнему, сказал: «Послушай, Столыпин, а ведь теперь в Пятигорске хорошо, там Верзилины (он назвал несколько имен); поедем в Пятигорск». Столыпин отвечал, что это невозможно. «Почему? – быстро спросил Лермонтов. – Там комендант старый Ильяшенков, и являться к нему нам ничего, ничего не мешает. Решайся, Столыпин, едем в Пятигорск». С этими словами Лермонтов вышел из комнаты. На дворе лил проливной дождь… Столыпин сидел, задумавшись. «Ну что, – спросил я его, – решайтесь, капитан?» – «Помилуйте, как нам ехать в Пятигорск, ведь мне поручено везти его в отряд…» Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел к столу и, обратясь к Столыпину, произнес повелительным тоном: «Столыпин, едем в Пятигорск!» С этими словами вынул из кармана кошелек с деньгами, взял из него монету и сказал: «Вот послушай, бросаю полтинник, если упадет кверху орлом – едем в отряд; если решкой – едем в Пятигорск. Согласен?» Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был брошен и к нашим ногам упал орлом вверх. Лермонтов вздохнул и недовольно проворчал: «В отряд…» – Лошади были поданы…»
У меня в руках рукописные строки на испачканных чернилами, покрытых рисунками листах, хранящихся в архивах всесильного Третьего Отделения. Автор – отставной корнет Борисоглебского уланского полка Петр Магденко. В тысяча восемьсот сорок первом году ехал в Пятигорск в собственной четырехместной коляске с поваром и лакеем и стал свидетелем и участником судьбоносного для Лермонтова поступка. Разница заключается лишь в том, что в «моей реальности» полтинник упал вверх решкой, отправив поэта к месту его будущей дуэли и гибели. Здесь наоборот. Здесь судьба иная. Здесь Лермонтов миновал дуэльной пули, остался жив, рубился и уцелел в Ичкеринском сражении и Даргинском походе [220] , затем вновь перешел в гусары, воевал в Венгрии, вышел в отставку. Знал ли он, догадывался ли, какие еще замысловатые жизненные выверты ждут его впереди?
220
Ичкеринское сражение (май-июнь 1842 года), Даргинский поход (май-июль 1845 года) – военные операции, ставшие частью Кавказской войны (1817–1864).
Теперь ему уже неважно. А вот мне важно. Тем более теперь, когда благодаря объяснениям Петрова я наконец-то въехал в суть происходящего.
Начну по порядку.
Пункт первый. Реальность, где юный Лермонтов по заказу Штерна пером-дротиком убил императора Николая, сгинула по вполне понятным причинам.
Пункт второй. Реальность, где уже я рукой Лермонтова и по заданию Штерна должен был вновь убить монарха, но не убил (благодаря вмешательству Петрова), а сам поэт остался жив, спасена, но все еще находится под угрозой уничтожения. Почему? А вот почему.
Пункт третий. Обломавшись с вариантом «Киллер Крынников», старый безумец пустил в ход вариант «напущу в николаевское время других гостей из будущего, пущай развлекаются».
А дальше снова продолжается шахматная партия. Штерн делает ход – вытаскивает из Второй мировой британский эсминец «Акаста» (фашистская шлюпка с МР-40, гранатами и прочим тоже его рук дело) и топит «Палладу» со мной на борту. Петров отвечает «Щукой» и моим спасением с освобождением. «Нормальный» ход истории пока восстановлен, а мне, собственно, предлагается два варианта дальнейших действий. Первый – поверить Петрову и, выполнив уже его задание здесь, в этой реальности и времени, гарантированно вернуться наконец-то домой. Второй – продолжать прежнее «сотрудничество» со Штерном, чего Петров делать категорически не советует.