"Фантастика 2024-148". Компиляция. Книги 1-16

Пашковский Юрий Юрьевич

Конечно, была мысль драпануть на Запад и там остаться, была, слаб человек, я в том числе. Конечно, меня бы там никто не встретил с раскрытыми объятиями: сталинский пропагандист, выбравший свободный мир — это сенсация на день-два, не более того. А дальше надо будет выгрызать себе кусок хлеба тем, чтобы работать против Советского Союза. Нет, я не гнида какая-то, а человек разумный и совесть имею. Поэтому не для меня этот путь, хотя что-то придумать можно было. Знания у меня кое-какие есть, но… на диком Западе меня быстро расколят и знания из меня вытрясут, пусть и заплатят, пусть даже хорошо заплатят, но эти знания будут использованы против моего народа. А тут и я, и мой Кольцов — мы оба воспринимаем это народ, русский, советский как свой. Это однозначно. И сбежать, я удивился, но Миша тоже был против.

Если бы не страшный кровавый отблеск тридцать седьмого, не было бы этих метаний,

не было бы. Я попросил брата Борю принести мне в больницу одну речь товарища Сталина. Она была произнесена четвертого февраля тридцать первого года на Первой Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности. Еще и еще раз я перечитывал пророческие строки:

«В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, — у нас есть отечество и мы будем отстаивать его независимость. Хотите ли, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость? Но если этого не хотите, вы должны в кратчайший срок ликвидировать его отсталость и развить настоящие большевистские темпы в деле строительства его социалистического хозяйства. Других путей нет. Вот почему Ленин говорил накануне Октября: “Либо смерть, либо догнать и перегнать передовые капиталистические страны ”.

Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

А ведь угадал, ровно через десять лет с небольшим началась Война. Та самая, Великая Отечественная. И нас почти что смогли смять. Почти что. Получилось сделать это через пятьдесят лет, другими методами — изнутри.

Поэтому мы вдвоем с Мишей придушили того маленького человечка, который всё время ныл и говорил, что со своими знаниями, я могу на Западе хорошо устроиться и жить себе припеваючи: блочное строительство, пенобетон, еще кое-какие технологические штучки по совей специальности, чего уж там. А знания о путях развития кибернетики и электроники? Да только знания о том, что атомную бомбу реально можно сделать, как и имена тех, кто этим делом успешно будет заниматься? А кое-какие знания в медицинской сфере? Это же Клондайк! И всё-таки мы его придушили. Наверное, что-то есть такое, что заставляет человека делать так, а не иначе.

«Миша, а что ты там про вспышки напевал?» — это вопрос задал Кольцов. «Заинтересовало?» — отвечаю. «Ну.» «В мое время есть такая рок-группа «Элизиум», у них вполне приличные песни попадаются, правда и фигни много, особенно, когда в политику лезут, музыкантам в политику лезть противопоказано — и смертельно опасно, ладно, слушай».

Белая вспышка слева, красная вспышка справа Мы поднимаем к небу, чёрное наше знамя Взрывы утюжат землю, в бой несутся тачанки Налетим словно ветер, порубаем, и — в дамки Выстрел, и смерть на крыльях спешит Пуля, — врагу на встречу летит Сабля, — пометит кровушкой поле Битва, да за лучшую долю Белые лезут слева, красные жмут нас справа Чёрное знамя реет, далеко до финала Остервенело бьёмся, словно в аду здесь жарко За мечту, да за волю, даже жизни не жалко Выстрел, и смерть на крыльях спешит

Пуля, — врагу на встречу летит Сабля, — пометит кровушкой поле Битва, да за лучшую долю Чтобы землю всю — крестьянам Чтобы фабрики — рабочим Чтобы в мире и покое Все бы жили днем и ночью Чтобы каждый перед каждым Был ответственен и честен Чтобы смысл отдельной жизни Был взаимно интересен

Алою кровью жаркой, щедро земля полита По полям, по степям, тлеют тела убитых Полыхают зарницы, пролетают снаряды На последнюю битву поднимаем отряды Выдвигаем колонны, пулемёты, тачанки Против нас выставляют артиллерию, танки Мы прошли через пекло, через трубы и воды Отступать уже поздно, мы умрём за свободу Выстрел, и смерть на крыльях спешит Пуля, — врагу на встречу летит Сабля, — пометит кровушкой поле Битва, да за лучшую долю Выстрел!

Выстрел, и смерть на крыльях спешит Пуля, — навстречу жертве летит Пусть нам, — не суждено победить Снова, уходим в бой, чтобы жить

«Миша, по мозгам лупит, что за музыка? Б…» «Такая музыка в наше время» «Но слова…» «Понимаешь, Миша, землю — крестьянам, фабрики рабочим — это так и осталось несбывшейся мечтою». «В смысле? Погоди, Пятницын, ведь слова у песни правильные, вот, только я не понимаю, почему анархистское знамя они поднимают, это ведь большевики дали землю крестьянам

а фабрики — рабочим?» «Плохо, Кольцов, ты в моей голове покопался». «Почему плохо, я знаю, что у вас произошло, что к власти пришли буржуи-олигархи и всё, что мы создавали под себя подмяли, я только не понимаю, почему так произошло». «Миша, проще всего сказать, что большевики народ наеб.ли, но это не совсем так. Землю крестьянам дали -реально, поэтому всё-таки, не смотря на продотряды, крестьянство выступило за большевиков, в основной своей массе. А вот потом началась коллективизация. И что? Получается, что землю у крестьян снова забрали!» «Пятницын, ты не прав, земля у коллективных хозяйств, то есть. » «Кольцов, не ерунди, так может говорить только городской житель, который никогда в селе не рос, и ничего про крестьянина не знает. Есть такой термин в науке — феллахская психология. Ученые изучали психология крестьян-феллахов в Египте. Там самая древняя земледельческая цивилизация, между прочим. Так вот, крестьянин воспринимает мир как то, что принадлежит ему, в первую очередь, его собственная земля. Это основа всех основ. Всё остальное — это несущественная, мёртвая территория. То, что у него в руках, на его земле, в его доме — это живое, это имеет какое-то значение, остальное — нет, его вообще не существует, так, отвлеченные понятия. Отобрать у крестьянина землю — это лишить его души, это отобрать у него жизнь. А то, что общее — это не его, это не существенное. Это можно своровать, это можно сломать, за этим можно не слишком сильно убиваться». «Погоди, а как же русская община?» «Кольцов, русская община — это результат нашей бедности и суровых природных условий, не гарантирующих хорошего урожая. Всё равно землю община перераспределяла между семьями, то есть каждый получал свой надел и его обрабатывал. А за лучший надел могли и вилы друг другу в бок вставить, ведь так?» «Так что, колхозы — это зло? Так, по-твоему, Пятницын?» «Нет, Кольцов, колхозы — это необходимое зло». «Поясни, ты ставишь меня в тупик, Миша».

«Мы отстали от передовых стран на 50--100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут».

«Да, ты уже это цитировал». «Вот именно. С точки зрения обычного крестьянина, колхоз — это зло. С точки зрения государства, которое готовиться к тяжелой войне — это единственный способ получить некоторую продовольственную подушку безопасности. Чтобы было больше зерна есть два пути: вывести лучшие сорта зерна, но это долгий путь, очень долгий или активно применять химию — удобрения и пестициды, которые будут убивать сорняки, но их пока что химическая промышленность дать не может. Второй путь — больше сеять на единицу площади. Других вариантов нет. По второму варианту — это механизация, те же сеялки, обработка земли тракторами и так далее. Кроме этого, освобождаются руки, которые нужны на заводах и фабриках, которые сейчас растут, как грибы после дождя». «:Так… получить больше зерна, при том, чтобы крестьян было меньше, а рабочих стало больше. Задача не тривиальная». «Колхозы предлагали еще Николаю Второму ввести, а он додумался только до продразверстки». «Самая большая проблема в том, что коллективизацию делают у нас хреново, сам же писал об этом, или мне напомнить?» «Писал, было дело».

«Но неотвердевшее тело новорожденного хозяйства стала точить нежданная болезнь. Вместо премудрости в колхозе засела перемудрость.

Председатель правления «Сила стали» товарищ Петухов, работник краевого масштаба и, по-видимому, всесоюзного административного размаха, стал вправлять свежую, еще не освоившуюся в колхозе крестьянскую массу в жесткие рамки начальственного произвола. Жаркое пламя артельности, трудовой спайки, задорная удаль коллективной работы — все померкло, съежилось, осунулось под суровым взглядом председателя Петухова.

Председатель читал в газетах звонкие заголовки «На колхозном фронте». Он почувствовал себя фронтовым командиром, владыкой и повелителем трехтысячной колхозной дивизии, с кавалерией, тракторно-танковыми частями, обозами и штабной канцелярией.

Вместо производственных совещаний и коллективно обдуманных решений он ввел систему единоличных приказов по колхозу. По одному параграфу одних людей гнали на работу, часто непосильную и бессмысленную, по другому параграфу другие люди освобождались и сладко лодырничали, по третьему, четвертому, десятому параграфам колхозники получали выговоры, благодарности, штрафы и награды.

Петухов гордился своей стройной системой управления. Колхоз был похож на совхоз. Вернее, он ни на что не был похож.

Колхозники ломали перед строгим председателем шапку… Основная гуща, бедняки и середняки, сразу как-то осела под твердым нажимом самовластного председателя. У нее еще не было опыта борьбы за свою артельную демократию. Хуже того — многие из вчерашних единоличников простодушно полагали, что эта унылая служебная лямка — это и есть настоящий колхозный распорядок, что иного не бывает.