"Фантастика 2024-6". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Против столь пафосного названия, как исчадие зла, узник барокамеры не имел ничего против. От исчадий не ждут соответствия неким моральным нормам, которые, как правило, у людей различны, и более того, они сами же им не следуют. Давно подмечено: чем сильнее некий индивид ждет и требует от других, тем больше с гнильцой сам. А с исчадий — никакого спроса, и это просто превосходно.
Он придумал, как станет прозываться, когда выйдет отсюда: Ворон. Птица вещая, мудрая и живущая на два, а то и три мира.
В юности он любил скандинавские саги. Особенно про Хугина и Мунина — пару черных птиц, летающих по человеческому миру, Мидгарду, и сообщающих
Русские сказки тоже не обходили этого пернатого стороной. Ворон и гибель предрекал, и живую воду принести мог. А вот христианская церковь, как и иудейская, считала его птицей дьявольской. Ну, да эти религии никогда не были близки тому, кто на полном серьезе решил прозываться Вороном. В каком-то смысле он действительно родился в этой камере. Глупо было бы теперь умирать.
Одиночество не трогало и не напрягало. Ворону, сколько он себя помнил, гораздо труднее давалось постоянное общение с людьми. От них всегда хотелось держаться подальше, несмотря на то, что затворником он не был. Он не мог пожаловаться на отсутствие друзей, его общества искали, ему нравилось находиться в центре внимания, но недолго. Он скорее предпочитал наблюдать и выжидать.
Сейчас он отдыхал и набирался сил. И спал, несмотря на постоянно горевший свет. Хотел бы он знать, не облучают ли его какой-нибудь гадостью?.. Впрочем, нет. Какой смысл в знании, которое нельзя использовать?
Сестринский сильно интересовался Чернобылем и всевозможными штуками, которые в нем находили, часто испытывая их на своих «птенцах» или обычных подопытных. Он находился в постоянном поиске новых вакцин, препаратов, средств если не вечной жизни, то хотя бы от старости. Может, и перебарщивал временами: смертность в лаборатории была аховая.
Ворон не верил, будто нормальный, здоровый (в отличие от него самого), разумный человек может свихнуться от одиночества и выдернуть иглу из вены, обрекая себя на голодную смерть (а именно так заканчивали жизнь потенциальные «птенцы» в большинстве случаев). Ерунда какая-то. А ведь (и это он знал наверняка) все участники эксперимента шли на него добровольно. Мог на них влиять какой-нибудь теоретически полезный, а по факту вредный артефакт? Да, вполне.
Впрочем, он очень быстро выкинул эту мысль из головы. Во-первых, от него все равно ничего не зависело. Во-вторых, захотелось спать.
В барокамере сны стали его отдушиной: яркие, сюрреалистичные или, наоборот, обыденные настолько, что их так и хотелось спутать с реальностью. Не путал: слишком глубоко сидела в мозгу мысль о невозможности двигаться. Грезил он почти постоянно, наслаждаясь процессом и пытаясь толковать те или иные детали, которые успел запомнить.
Он видел себя на поле брани в белом плаще, закопченном и пыльном, сжимающим тяжелый меч. Он рассматривал тело поверженного сарацина и единственное, что ощущал, — удовлетворение. Он был инквизитором и каким-то индейцем на золотом троне. Он отдавал приказ о казни нескольких десятков человек. Командовал обороной крепости, прекрасно зная о тщетности сопротивления, но не собирался выкидывать белый флаг. И его самого резали, избивали до смерти, топили, сжигали, сбрасывали под поезд, травили, стреляли и казнили бессчетное число раз. Каждая смерть во сне сопровождалась болью в реальности. Вначале он стонал, потом научился просто стискивать зубы и переживать неприятные моменты.
Несколько раз Ворон пытался предотвратить навязанную воображением судьбу.
Самым неприятным оказывался яд, особенно — долго действующий. Сидеть в ожидании кончины, прекрасно зная об отсутствии противоядия и подавляя стремление бежать за помощью все равно к кому, умолять сохранить жизнь, казалось по-настоящему страшно. А еще несколько раз он видел себя в детстве и в школе: рутинные моменты, скучные и напряженные. Ворон сталкивался с мнением, будто ни писать, ни читать во сне нельзя, но ему удавалось. Правда, буквы оказывались не обычными, а напоминающими рунические символы. А уж решение во сне задач по математике и уравнений с двумя неизвестными оборачивалось той еще головной болью.
От мигреней Ворон научился избавляться сам. Может быть, за ним и наблюдали. Возможно, срабатывал какой-то датчик на теле, и внутривенно подавалось обезболивающее, но он не знал об этом и первое, что пытался сделать, — боль осознать и принять, а потом раствориться в ней и тем самым уничтожить. Получалось не всегда, но самовнушение — великая вещь, как говорил кто-то из классиков.
Однажды он увидел смерть отца. В реальности он не желал иметь с ним ничего общего. Ворона воспитывала мать, однако он точно ни в чем не нуждался и учился в очень престижной школе при посольстве, мог позволить себе любую книгу и хобби. Многие ли могли похвастаться подобным во времена тотального дефицита или передела власти и ресурсов? Вряд ли.
Отец появлялся в его жизни всего трижды, и каждый раз Ворон предпочитал поступать по-своему и ни разу не жалел об этом. Согласился он при встрече четвертой, когда отец пришел к нему в палату и предложил стать подопытной свинкой. А ответил бы отказом — остался парализованным неизвестно на какое время, хорошо, если не на всю жизнь.
Ворон не помнил, что чувствовал, когда увидел застреленного отца. Потерю ощутил точно, и она осталась с ним навсегда, несмотря на то, что это был всего лишь сон.
Еще одно сновидение он запомнил очень четко.
Все начиналось, как фантастический боевик или компьютерная игрушка с очень хорошей графикой. Он стоял посреди вымершей Москвы, в которой (и он знал об этом точно) почти не осталось людей.
Столица представляла собой полигон вроде чернобыльского. Ворон лично открутил бы руки и иные части тела тому, кто подобное допустил, но сон не предоставлял информации, кто и почему виновен в столь плачевном положении в родном городе.
На него нападали какие-то существа, которым с ходу не выходило даже дать приличных названий. Наверное, хотели съесть, а может быть, защищали свою территорию. Атаковали они внезапно, но Ворон каким-то образом предвидел и ждал их действий, потому и давал достойный отпор.
Разглядывая поверженного прусака размером с кавказскую овчарку, он и заметил еще одно… существо.
— Вы-хо-ди…
Мальчишка вздрогнул, присел, обнимая колени, и попытался сделаться как можно меньше и незаметнее. Возможно, он хотел куда-нибудь уползти по-тихому, но Ворон не собирался дарить ему подобную возможность, да и не хотел.
Мутировавшие дети представляли собой серьезную опасность. Они обладали сильными экстрасенсорными способностями. Людей обычных они подчиняли себе с помощью эмо-удара — он же «бомбардировка счастьем». Подпавший под него человек шел за таким ребенком куда угодно.