"Фантастика 2024-6". Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
В результате действительно пригодился: вовремя разглядел вторую группу нападающих и предупредил. Потом ввязался в бой, получил прикладом по голове, и Денис оттащил его в кабинет к Роману. Тот как раз за последнее время вспомнил все, касающееся ушибов головы и сотрясения мозга, и сильно желал применить умения на практике (Ворон еще легко отделался, быстро выздоровев).
Двое других раненых – бойцы Дмитриева – и вовсе отделались царапинами и легким испугом. На одного свалился ящик с оружием, но что ж ему в бронежилете сделается? Второй
О нежелательных последствиях применения «антидота» узнали уже много позже: когда победили. Обычным людям по-прежнему ничего не грозило, а вот «белым сталкерам», которые пришли в Зону одними из первых либо сильно злоупотребляли уколами, – да. Причем возникшие у них проблемы оказались фатальными: либо смерть, либо сумасшествие. Длительное воздействие «радужки» привело к изменениям мозговых процессов. К необратимым или обратимым, обещал выяснить Хазаров, отхвативший все-таки материал для исследований.
– Ну и ночка, – простонал Шувалов. – Олег Николаевич, очень вас прошу, не экспериментируйте больше с Зоной. У меня же сердце.
– У всех сердце, – фыркнул Ворон, – правда, насчет некоторых я не совсем уверен.
– Если вы обо мне, то я уезжаю к сыну, – примирительно улыбнулся Дмитриев.
– Слава богу, – вырвалось у Дениса. – То есть я хотел сказать, что очень рад за Николая.
Дмитриев тяжело вздохнул, но обижаться вроде бы не стал.
Первые лучи восходящего солнца расцветили небо, когда за ним пришла машина: длинная и белая. По причине последнего она казалась цвета беж. Коричневые потеки глины покрывали ее почти до стекол.
– За тобой подводную лодку пригнали, – прокомментировал явление лимузина Ворон. Сидение на подоконнике было не только удобной, но и полезной привычкой.
Дмитриев выглянул в окно и покачал головой.
– Ошибаешься, – сказал он. – Это не подлодка, просто высокая ватерлиния.
– Тебе виднее, – фыркнул Ворон, и оба рассмеялись.
Встречал Дмитриева именно Выдра, и Ворон порадовался, что подниматься тот не стал, иначе с ним пришлось бы «знакомиться» и говорить, а Дмитриев мог что-нибудь и заподозрить, все же мужик он оказался неглупый.
– И что теперь? – спросил Шувалов. – Живем и радуемся жизни?
– Не знаю, как вы, Василий Семенович, а я думаю об отпуске.
– Угу, не помешает, – согласился Денис.
В этот момент раздался очень громкий и настойчивый телефонный звонок.
Светлана Кузнецова
Новая Зона. Крадущийся во тьме
Глава 0
Свет горел всегда: и днем, и ночью. Он привык к нему, перестал замечать. Когда свет потух, даже не сразу сообразил, что именно изменилось.
Сколько же он лежал? День, два, неделю или даже месяц? А может, всего несколько часов? В барокамере (он знал, герметичная капсула называется иначе, но забыл, как именно, а это слово само приходило
Будь он обычным узником, отмерял бы время по приемам пищи. Однако он оказался лишен даже такой возможности: питательный раствор подавали внутривенно.
К нему крепились три трубки для вывода отходов жизнедеятельности (последняя — на случай, если будет тошнить). Датчиков подключили столько, что он даже думать боялся — вдруг считывают. Но это он, конечно, шутил. Хотел бы он уметь не думать, авось время пролетело бы незаметнее. Так ведь нет: лежал и вспоминал, размышлял, сочинял… Несколько раз пытался мысленно поиграть с самим собой в шахматы, только вот ведь незадача — постоянно нарывался на ничью. А ведь так хотелось хотя бы раз в жизни поставить самому себе мат. Причем так, чтобы он же сам и не поддавался.
«Вы в буквальном смысле слова рождаетесь заново! — говорил профессор Сестринский, когда прощался с ним перед изоляцией. Затем посмотрел на иглу в вене, на трубку и добавил: — Это ваша пуповина, осторожнее с ней».
Сравнение показалось красивым, он даже оценил. Реальность же слегка не соответствовала. Не рождение — возможность ухода от участи, много хуже, нежели смерть. Не пуповина — попытка не дать загнуться телу, не способному после ввода препарата воспринимать обычную пищу. Сестринский утверждал, будто со временем (как раз срок в барокамере истечет, а то и раньше) пищеварительная система полностью восстановится, и верить ему хотелось сильнее, нежели не верить. Так или иначе, но в тот последний день в нормальном мире он улыбался.
Сколькие же до него проходили через эту камеру? Он не интересовался, да и зачем? Ему вполне хватило того процентного соотношения, что озвучил отец… вернее, человек, некогда давший ему жизнь: один из десятка. Кто-то не выдерживал физически, другие сходили с ума (по официальной версии: от вынужденного одиночества). Профессор Сестринский не пытался облегчить ужас изоляции, да и правильно делал, поскольку если человек не может справиться с самим собой, слишком привязан к «человеческому стаду», то и подниматься над ним не должен — не приведет это ни к чему хорошему.
Можно со смаком, сколь угодно долго рассуждать о безумном гении, великом ученом, постигшем законы мироздания, и много о чем еще. В том числе припомнить какую-нибудь чушь про Творца и Эдем. Будь о лаборатории и «Рыцарях» известно общественности, пикеты стояли бы от Московской кольцевой до Красной площади. Сестринского сочли бы антихристом, никак не меньше, а его «птенцов» (забавно, но профессор именно так называл тех, кто прошел через барокамеру) — демонами и исчадиями зла, мутантами, людьми нового двадцать первого века, очередным витком эволюции, прорывом…