"Фантастика 2025-58". Компиляция. Книги 1-21

Альтмарк Лев

— Не ожидал, что тебе хватит смелости сюда прийти.

— Но тебе же хватает смелости здесь жить.

Кровь отлила от лица Павла. Она не видела, а скорее угадала, как сжались в кулаки его пальцы. Но он по-прежнему не двигался с места. Внутренний голос уже не шептал — кричал ей: «Уходи! Развернись и уходи! А Пашка… Пашка пусть остаётся здесь, в этом мавзолее, со своими призраками». Внутренний голос был, конечно, прав. Вот только… только призраки у них с Павлом были общими. И осознание этого придало ей решимости и какой-то дурацкой, безудержной отваги.

— Ну и как тебе, Паша,

здесь живётся? — Анна обвела рукой комнату и, не дожидаясь ответа Павла, продолжила. — Как спится, а, Паша?

Вместе с сарказмом к Анне вернулась и злость.

— Нормально спится, — внешне Павел оставался совершенно невозмутимым.

— А мне вот как-то не очень. Четырнадцать лет как не очень.

Анна развернулась, сделала несколько шагов в сторону окна, выходящего на террасу, но, так и не дойдя до него, остановилась, наткнувшись взглядом на фотографию Лизы. И это неожиданно отрезвило её, отогнало злость и раздражение. Анна физически почувствовала, как горячие тонкие руки сестры обвили её шею, а губы, полные, мягкие, коснулись щеки, едва-едва, торопливо и чутко, и зашептали в ухо: «Анечка, милая, ну не злись, Анечка».

«Да что же я делаю? — мелькнуло в голове. — Что мы делаем? Я ведь не за этим сюда пришла. Не поэтому». И она вспомнила — ради чего она здесь, что она должна сказать. Какие слова нужно произнести, чтобы убедить его наконец-то. А Пашку надо убедить. Надо.

— Знаешь, Паша, я сейчас тебе кое-что скажу. Ты меня выслушай, пожалуйста. Не перебивай. Я долго думала, и я поняла… — она не оборачивалась, но знала, Пашка на неё смотрит. — Я — врач, а знаешь, почему я стала врачом? Из-за мамы. Ты этого не помнишь, вернее, не знаешь. Мы тогда ещё не дружили.

Анна чуть прикрыла глаза.

— Мама заболела как-то вдруг. Во всяком случае мне так помнится. Казалось, ещё вчера она возилась с нами, играла, пела песенки, рисовала… мама здорово рисовала… а потом всё резко изменилось. Словно разом поменяли декорации. Я помню, у нас в те дни всегда было темно, и тяжело пахло лекарствами. Это в больнице запах лекарств привычен, а вот дома… дома такой запах душит…

Она замолчала, собираясь с мыслями.

— Папа говорил вполголоса. Потому что громко нельзя… Я тогда думала, что если говорить тихо, а лучше совсем не говорить, то самое страшное не случится. Смешно, — Анна криво усмехнулась и глухо повторила. — Смешно. Словно смерти нужен чей-то голос, чтобы найти дорогу.

В горле запершило. Анна подняла глаза на Лизин портрет. Сестра смотрела на неё и — Анна была готова поклясться — понимающе и ободряюще ей улыбалась.

— В школе я почти ни с кем не общалась. Девчонки казались такими шумными, такими громкими, но я-то знала — шуметь нельзя. Наверно, со мной никто и не хотел дружить. Кому нужна в подругах странная молчаливая девочка… Но я, Паша, тебе не это хотела рассказать, а другое. Знаешь, мама очень хотела жить. Очень. Ей было больно… сейчас я знаю, как это может быть больно, но она хотела жить. Не умереть быстрее, а именно жить.

Анна обернулась. Павел не смотрел на неё. Его взгляд был прикован к Лизе.

— Ты меня слушаешь?

— Я? — Павел медленно перевёл глаза

на Анну. Он словно очнулся от тяжёлого мутного сна. — Да. Слушаю. Мне… мне жаль. Ты никогда об этом не говорила.

— А должна была?

Павел не ответил.

— Я и сейчас тебе это рассказала не для того, чтобы ты меня пожалел. Мне твоя жалость не нужна. Я о другом говорю. Паша, все люди хотят жить. Даже, когда надежды нет. Даже, когда смерть стоит и дышит в затылок. Даже, когда боль выворачивает наизнанку. Всё равно. Люди хотят жить. И никто — никто не вправе воображать себя богом…

— Зачем ты пришла?

Вопрос прозвучал в лоб, как выстрел.

— Паша, может быть, пришла пора исправить свою ошибку? Надо отменить этот чёртов закон …

— Нет, — сухо перебил он её. — Этого не будет. Всё останется так, как есть.

— Но почему?

— Потому что ситуация по-прежнему критическая. И Совет не видит никаких предпосылок, чтобы отменять закон.

— Совет не видит? — зло сощурилась Анна. — А, может, это Павел Григорьевич Савельев не видит, а? Или не хочет видеть. Паша, четырнадцать лет назад ты убеждал весь мир, что это было жизненно необходимо. Был голод…

— И он действительно был.

— Но сейчас-то его нет! — взорвалась Анна. — Нет! Зато, знаешь, что у нас есть? Муравейник. Да-да, муравейник, где каждый выполняет определённую функцию. И живёт, только пока может её выполнять. Пока здоров, не болен, не слаб и способен тащить на себе еду и личинки. А слабых мы сжираем. И уже подрастает поколение, для которых это — норма. Тебе не страшно, Паша?

Она остановилась, перевела дыхание. Анна не ждала, что Павел ответит, но ей хотелось увидеть хоть какой-то отклик, хоть толику понимания в его глазах. Но на лице Павла застыла безучастная и равнодушная маска. Он смотрел на Анну спокойно, холодно и отстранённо, и это отсутствие эмоций пугало.

— Помнишь Иосифа Давыдовича, нашего историка? Помнишь, как мы все его любили? А он был готов просиживать с нами часами после уроков, со всеми отстающими или с теми, кому просто было интересно. А ты был у него любимчиком, Паша. Он тебя из всех выделял и не только потому, что ты его историю лучше всех знал. Были и другие, не менее способные. Но любил он тебя. Ведь ты отличался от остальных. Иосиф Давыдович видел твою честность, твою открытость… Ему сейчас девяносто два, — Анна перехватила взгляд Павла, в котором промелькнуло что-то, похожее на удивление, и быстро поправилась. — Было бы девяносто два. Если бы не твой закон. Не твоя упёртая принципиальная позиция. Так скольких ты ещё готов принести в жертву, Паша? И, главное, ради чего?

— Анна, это бессмысленный разговор. Если у тебя всё, то тебе лучше уйти.

— Уйти? Вот как? — она смотрела на Павла, чувствуя, как по лицу расползается неприятная и злая усмешка. — Значит, уйти. Ну что ж… я уйду. Уйду. А ты останешься. Здесь. Один. Со своими мыслями. И с ней, — Анна мотнула головой в сторону Лизиного портрета. — С той, которую ты убил. И с призраком сына, которого ты тоже убил…

— Папа никого не убивал!

Знакомый звонкий голос оглушил Анну. Она резко обернулась и застыла — в дверном проёме стояла её Лиза.