Фантастика. Журнал "Парус" [компиляция]
Шрифт:
Ларгис, милая, добрая Ларгис — единственный человек на свете, которому он признался в гложущей его тоске.
— Бывает, часто бывает, что я чувствую… не знаю, как это назвать, — сказал он как-то ночью. — Я задыхаюсь. Мне душно здесь, не хватает воздуха, давит в груди…
— Открыть окно? — сонно пробормотала Ларгис.
— …больше всего на свете мне хочется идти и идти с тобой рядом, и чтобы далеко-далеко позади остались стены, Цитадель, Город…. Так далеко, что их и не видно вовсе, а мы все идем и идем…
— Куда?
— Не знаю, просто идем. Отсюда. За горы, за море, куда-нибудь. Я не знаю куда, но словно
Он говорил и говорил. Раз начав, он уже не мог остановиться. Ларгис молчала, и он был ей благодарен за молчание. Но, повернувшись к ней, он тотчас пожалел о сказанном. Зажимая себе рот ладонью, девушка смотрела на него расширившимися от ужаса глазами.
— Джурсен, — прошептала она и сорвалась вдруг на крик. — Не смей! Слышишь, не смей! — она обвила его шею руками, привлекла к себе, словно защищая от опасности, и быстро заговорила:
— Ты горячий, очень горячий, у тебя жар, лихорадка, ты болен, Джурсен… Ну не молчи, скажи, что ты болен! Болен! Болен! Болен! — как заклинание повторяла она, и с каждым словом возникшая между ними стена становилась все выше и прочнее. И нет больше силы, способной ее разрушить. И желания тоже нет.
Чем чаще наваливались на Джурсена приступы необъяснимой тоски, тем с большим усердием отдавался он изучению священных текстов. Страстный Гауранга, мудрый Вимудхах, прозревший душой лишь на исходе жизни, они были всегда рядом, сходили со страниц книг, чтобы научить и убедить безумца. Джурсен с ними беседовал, спорил, но — единственный себе судья — не мог признать победы ни за одной из сторон.
И тогда он сам вступил с собой в поединок, выбрав в качестве темы для итогового трактата Первую Заповедь Данда: «Здесь наш дом».
«Здесь наш дом, — повторял и повторял про себя Джурсен. — Здесь наш дом. Умрем все, но не уйдем из дома».
И тут же из темных тайников выползала и крепла крамольная мысль — почему? Но Джурсен гнал ее от себя. Умрем, но не уйдем, вот где соль! Лучше смерть, чем отступничество, но человек изначально слаб и исполнен жалости к себе, рождающей сомнение. Лишь вера и страх способны укрепить его. Больше страх, чем вера. И если это верно, а это верно…
Святой Данда сжег корабли, чтобы не было искушения уйти из дома. Но дом наш — тоже корабль, и мы должны быть готовы сжечь его в любую минуту и погибнуть вместе с ним, если искушение будет слишком велико.
Долгим было молчание адепта-наставника, когда Джурсен поделился с ним своими мыслями, и лишь спустя несколько дней, посоветовавшись с адептами-хранителями Цитадели Данда, он одобрил выбор темы.
Джурсен написал быстро, выплеснул на бумагу открывшуюся ему великую тайну, заключенную в словах Данда, но, перечитав написанное лишь единожды, боялся взять трактат в руки еще раз, так велики были его страх, стыд и отчаяние.
Сжечь свои корабли он так и не смог.
Отступник, а Джурсен только что доказал это, заверещал по-заячьи, забился в руках стражников, поджал ноги. Так его и вынесли из дома. Джурсен с наставником вышли следом. Перед домом уже собралась толпа. Не будь стражи, отступника растерзали бы тут же. Появление же Джурсена и наставника было встречено громовым ревом, здравицами и ликующими воплями. Стражникам приходилось щитами продавливать дорогу в плотной массе беснующихся людей.
Коротко
Уличив преступника, Джурсен больше не испытывал к нему никаких чувств, разве что легкое презрение победителя к противнику, не сумевшему оказать достойного сопротивления. Слишком быстро тот сдался. Это был уже второй за сегодняшний день. Остался еще один.
Третий жил недалеко от центральной площади, в одном из похожих друг на друга как две капли воды переулков. Район этот Джурсен отлично знал.
Еще мальчишкой он бегал сюда со стопкой бумаги и мешочком угля на уроки к художнику. С тех пор прошло много лет, но он не заметил в громоздящихся друг на друга домах никаких изменений, разве что появились на каждом углу голубые ящики с нарисованным на них глазом и прорезью в зрачке, куда любой законопослушный горожанин мог опустить сообщение об отступниках, да пестрели стены вывешенными по случаю большого праздника символами Очищения — скрещенными метлой и дубинкой — и призывами «Очистим дом свой от отступников!», «Очищение — праздник сердца!» и «Бдительность каждого — залог успеха общего дела».
Переулок был полон празднично разодетыми горожанами. Хозяева гостевых домов, лавок и харчевен стояли у распахнутых настежь дверей своих заведений, громко переговаривались через дорогу. При приближении Джурсена, наставника и стражи они громко поздравляли их с праздником и наперебой приглашали войти. Толпящиеся на углах крепкие ребята с повязками на рукавах предлагали свою помощь. Повсюду царили воодушевление и подъем.
По закону Джурсен, исполняющий функции дознателя, ничего не должен был знать о подозреваемом, кроме адреса. И сейчас он шел и гадал, кем окажется этот третий — ремесленником, портным, шьющим паруса, или ювелиром. Впрочем, какая разница? Теперь он просто подозреваемый и подлежит дознанию.
Тяжелые башмаки стражников весело грохали по булыжной мостовой, им вторил короткий сухой стук черного посоха наставника. В развевающихся белых одеждах с вытканной золотом на груди и спине птицей с распростертыми крыльями, он молча шел рядом с Джурсеном, сильно припадая на левую ногу. Лицо было бесстрастным. Время от времени искоса поглядывая на него, Джурсен так и не мог понять, как адепт-наставник оценивает его действия. Наверное, хорошо, потому что первых двух подозреваемых Джурсен уличил в считанные минуты. Конечно, хорошо! Иначе и быть не может. Он, Джурсен, старался.
Одет Джурсен был точно так же, как наставник, только не было ему еще нужды в посохе, хотя он уже заказан у лучших мастеров, и Джурсен уже пробовал ходить по своей келье, припадая на левую ногу; и не было птицы на груди. Этот символ Джурсен сможет носить только с завтрашнего дня, после посвящения. При условии, что он верно уличит и этого, третьего. Или оправдает, что случается редко, но все-таки случается. Вершиной мастерства дознавателя считается, если подозреваемый сам сознается в отступничестве, но это случается еще реже, чем оправдание. Даже перед лицом самых неопровержимых фактов каждый пытается отрицать свою вину до конца. В силах своих Джурсен был уверен, и, словно бы в подтверждение, вполголоса заговорили стражники за спиной: