Фантом памяти
Шрифт:
Насчет "поболтать" я был не против, учитывая недавно пережитый приступ страха: лучше дойти до корпуса в обществе Фомича, так оно спокойнее. Обменявшись дежурными репликами о погоде, мы плавно сползли на политику, с нее - на экономику, а с экономической тематики оказалось рукой подать до проблемы акцизов на спиртное и сигареты, на фоне чего немедленно возникла проблема хорошего, но дорогого и дешевого, но поддельного. В данном вопросе Фомич оказался крупным специалистом, и я с любопытством слушал его печальную повесть о мучениях, связанных с тем, что в тех палатках, до которых он может дойти пешком, продается черт-те что, а в Москву выбираться ему сложно. Своей машины нет, до платформы, с которой можно уехать на электричке, идет автобус, но в выходные дни в него не втиснешься, а в будни - по времени неудобно, вечером рейсы редкие, пока дождешься, пока доедешь до платформы, пока до Москвы
– Спасибо, Андрей Михалыч, - прочувствованно сказал он, с трепетом глядя на плотный пластиковый пакет, в котором нежно позвякивали три бутылки финская водка, французский коньяк и итальянское красное вино.
– Дай вам бог здоровья и невесту хорошую.
– Зачем мне невеста, у меня жена есть, уже даже вторая, улыбнулся я.
– Ну, где вторая, там и третья, - философски заметил Фомич. Зарекаться от такого дела не следует. К вам две разные приезжают, а с третьей в парке гуляете, стало быть, все еще впереди.
Ух ты! Ну и глаз у нашего вечно пьяненького сантехника! "Две разные" - это, надо полагать, Лина и Муся, а гуляю я с Мимозочкой. Это что же, он про всех обитателей санатория информацию собирает? Впрочем, чего удивляться, при прежних-то порядках здесь небось все, включая сантехников и кочегаров, работали или в КГБ, или на КГБ, вот навык и остался. Крепкий, видать, навык, даже алкоголь его не берет.
Внезапно меня посетила мысль абсолютно, на второй взгляд, дурацкая, но на первый - показавшаяся мне правильной и перспективной. А если со мной снова случится неприятность вроде той, когда в меня не то стреляли, не то нет? Фомич - прекрасный наблюдатель, у него всегда можно будет узнать, не видел ли он чего-то странного, необычного, может, незнакомого человека, чужую машину... С Фомичом надо дружить.
– У меня скоро день рождения, - сообщил я, - много выпивки привезут, сами знаете, мужикам всегда в подарок бутылки носят. А мне здесь много не нужно, сам-то я не пью, пока болен, только гостей угощаю. Так что где-то через недельку с удовольствием с вами снова поделюсь.
Глаза у Фомича маслянисто блеснули, после чего мы и расстались, вполне довольные друг другом.
Несмотря на обилие полученной от Муси информации, спал я на удивление крепко, зато утром, едва проснувшись, чуть не рухнул под глыбой всяческих соображений и новых вопросов. Кто такой этот человек из МВД, снабжавший меня сведениями? У меня действительно было несколько знакомых в милицейском ведомстве, все как один - генералы, тусующиеся среди журналистско-писательской братии. Собственно, на этих тусовках я с ними и познакомился. И что-то ни в одном из них не заметил душевной боли по поводу развала милиции и утраты ею своих позиций как в плане общественного мнения и престижа, так и в плане реальных результатов в борьбе с преступностью. Генералы были сытыми, откормленными, одетыми в непомерно дорогие костюмы или даже (в особо торжественных случаях) смокинги. Неужели среди них оказался один ловкий притворщик? Вполне возможно. Но кто из них? Валяясь в постели, я старательно вспоминал каждого, пытаясь восстановить в памяти их лица, жесты, манеры, голоса, слова, а также должности. Никто из них вроде бы не тянул на роль, и в то же время каждый мог оказаться моим добровольным информатором.
Мысли о милицейских генералах периодически перебивались мыслями о моей франкфуртской любовнице. Какая она? Какой у нее рост, фигура, какого цвета глаза и волосы, какова она в постели? И, между прочим, как ее зовут? Сколько ей лет, замужем ли она, есть ли у нее дети, чем занимается фирма, в которой она работает? Отчего-то вчера я не удосужился спросить об этом Мусю, хотя она, конечно, знает все, кроме интимных подробностей. Но вчера я был так ошеломлен ее рассказом о моей новой книге, что на деталях не заострялся. А вот сегодня поутру детали-то и выплыли. До завтрака
Не желая пускать дело на самотек, я тут же позвонил домой, надеясь, что жена еще не ушла на работу.
– Конечно, пусть Мария заезжает в любое время, если у нее есть ключи, - спокойно отозвалась Лина, из чего я немедленно заключил, что в квартире идеальный порядок, нигде ни пылинки, каждая вещь находится на своем месте и можно без стеснения впускать посторонних в дом.
– Даже хорошо, что она заедет, я оставлю для тебя пакет с чистым бельем и пирожками, у меня вчера получились дивные пирожки, и я так жалела, что не успеваю до тебя доехать. Ты не обижаешься, что я вчера не приехала и сегодня не успеваю?
– Ну что ты, - великодушно откликнулся я, - я же не на смертном одре, а ты действительно очень занята, я понимаю.
На самом деле я даже обрадовался, что Лина сегодня не приедет. Все-таки странно устроены мужики! Или, может, не все мужики, а только я один? До тех пор, пока я был уверен, что "вернулся" к Лине, я относился к ней как к своей единственной (на данный момент) женщине, со всем доступным мне пылом и посильной жадностью. Стоило только мне узнать, что у меня, оказывается, есть подруга, как интерес к жене заметно притух и стремление сладострастно помечтать о незнакомке, в которую я, как выяснилось, был влюблен, пересилило желание обладания реальной женщиной.
На завтрак я явился, все еще пребывая в легком недоумении по поводу собственного непостоянства. Павел Колючкович встретил меня радостными возгласами, а Елена затравленно глянула запавшими глазами и уткнулась в свою тарелку.
– Куда вы запропастились? Вас вчера опять не было на ужине, мы с Леночкой уже начали беспокоиться.
Павел Петрович умел одновременно жевать и говорить без малейшего ущерба для дикции, чем постоянно повергал меня в изумление. На этот раз я решил развеять их тревогу раз и навсегда, хотя прежде, когда старикан наседал на меня с вопросами по поводу пропущенной трапезы, предпочитал отмалчиваться или уклончиво врать насчет головной боли или внезапно накатившей сонливости. Но Муся освободилась из канадского плена, отныне она будет приезжать ко мне регулярно, и я подумал, что пора поставить моих сотрапезников в известность о моей, с позволения сказать, самостоятельности.
– Вчера приезжал мой литературный агент, нам о многом нужно было переговорить. Вы же понимаете, мне неудобно было оставлять человека в комнате, а самому идти на ужин.
Мне показалось или щеки Елены слегка покраснели? Наверное, показалось.
– О, у вас есть свой агент!
– Павел Петрович от этого сообщения возбудился до чрезвычайности.
– Насколько я знаю, в нашей стране это не было принято, во всяком случае при советской власти. А сейчас у каждого писателя есть свой агент или только у вас?
Завтрак, таким образом, прошел под лозунгом "Каждому автору - свой литагент". Я подробно рассказывал Чертополоху все, что знал, отвечал на его пытливые вопросы, краем глаза наблюдая за трепетной Мимозой, которая, как мне казалось, по ходу разговора оживала, расправляла листики и даже начала улыбаться.
– Она была очень занята, но теперь освободилась и будет приезжать ко мне часто, может быть, даже каждый день. Так что не обессудьте, Павел Петрович, Елена, - я изобразил полупоклон в сторону каждого из моих сотрапезников, - но мне придется порой пропускать обеды и ужины. Вам не следует из-за этого тревожиться.