Фантом памяти
Шрифт:
– Ну, положим, не весь, всего-то человек двадцать, - машинально ответил я, пытаясь совладать с тоскливо сжавшимся сердцем. Фомич... Только вчера вечером я разговаривал с ним, а сегодня его уже нет. Господи, ну зачем он пил вместе с грузчиком какую-то паленую водку, ведь вчера я подарил ему целых три бутылки высококачественного продукта! Пожадничал, хотел хорошую водочку сам выпить, ни с кем не делиться? Или до более торжественного случая берег? А может, тут что-то другое?
– А откуда известно, что они именно водкой отравились?
– спросил я Риту.
– Может, их убили?
– Да ну что вы, Андрей Михайлович, кому они нужны, два алкаша?
– Какая бутылка?
Вопрос пришел мне в голову неизвестно откуда, я так и не понял, почему задал его. Но услышать ответ мне отчего-то хотелось.
– Ой, да я не знаю, - отмахнулась Рита, по-прежнему глядя не на меня, а на суету перед крыльцом домика.
– Я как лица эти страшные увидела, так больше ни на что уже не смотрела.
– Откуда же ты знаешь, что бутылка стояла?
– Да все говорят.
– Кто - все?
– не отставал я.
– Ну кто заглядывал... У кого нервы покрепче, тот и рассмотрел. Ой, смотрите, выносят!
Смотреть я не хотел. Вернее, хотел, но не на мертвых Фомича и Мишу, а на то, что стояло на столе, за которым они выпили свою последнюю рюмку. Мне казалось жизненно важным посмотреть самому и убедиться, что несчастные отравились не той водкой, которую Фомич вчера взял у меня. Да нет же, нет, не могло этого быть, никто не будет дарить мне фальсифицированную водку. Этого просто некому сделать. Люди, которые поздравляют меня с днем рождения, не забулдыги и не бомжи, они покупают напитки в проверенных местах, в дорогих магазинах или привозят из-за границы. И потом, кому придет в голову фальсифицировать напитки, которые в силу своей немалой стоимости продаются редко? Левый товар всегда дешевый, потому что деньги делают на больших объемах, а какой смысл вкладывать силы в подделку водки, если ее покупают раз в неделю, а то и реже?
Тела погрузили в санитарную машину, и я подошел поближе с намерением заглянуть в окно.
– Вам что?
– строго спросил меня грузный милиционер в форме с погонами старшего лейтенанта, пресекая мою попытку удовлетворить свое любопытство.
– Можно посмотреть?
– неожиданно робко попросил я.
– Нечего там смотреть, - отрезал тот и многозначительно добавил: Место происшествия. Не мешайте.
– Я не буду мешать, я только хочу посмотреть, какой водкой они отравились.
– Зачем? Нехорошо. Люди погибли, а вы интересуетесь. Отойдите.
– Тогда вы хотя бы скажите мне, какой водкой они отравились. Хочу знать, какой сорт покупать нельзя. А то вдруг я тоже...
Пузатый старлей презрительно оглядел меня с головы до ног.
– Такие, как вы, в таких местах не отовариваются, - изрек он. Так что не волнуйтесь, вам ничего не угрожает. И вообще, с чего вы взяли, что они водкой отравились?
– Все говорят, - повторил я слова медсестры Риты.
– Кто - все?
– на этот раз старлей повторил мой собственный вопрос, и, несмотря на трагизм ситуации, мне стало смешно.
– Те, кто заглядывал в окно.
– Никогда не верьте тому, что говорят, пока сами не увидите.
– Они что же, не отравились?
– Нет, почему, отравились, - мне показалось, что эти слова милиционер произнес с каким-то особым удовольствием, словно речь шла о его злейших врагах.
– Только не водкой, а коньяком.
– Коньяком?!
– Ага, "Хеннесси". Уж
– Все, гражданин, идите отсюда, не мешайте.
Вот, стало быть, как... Не пожалел Фомич коньячку для Миши, принес с собой подарок известного писателя, похвалился, наверное, что бутылка из международного аэропорта, из магазина "дьюти-фри". И как же это понимать прикажете? Либо действительно кто-то из поздравляющих лажанулся и купил мне в подарок фальсификат, либо... Да, либо коньяк был специально отравлен. Мой любимый сорт. Я бы наверняка выпил его, если бы не травма головы и не запрет врачей. Потому и нет акцизной марки, ее наверняка повредили, когда вливали или всыпали внутрь яд, вот и сняли ее совсем и все ее следы стерли. А может, и в самом деле, бутылка из аэропорта, тогда коньяк на сто процентов не может быть паленым. Он может быть только отравленным.
Я отошел подальше и присел на лавочку. На ту самую, где вчера вечером сидел Фомич. Нет, больше никак не получается убеждать себя в том, что звук выстрела мне почудился. Пора взглянуть правде в глаза и признать, что меня хотели сначала застрелить, потом отравить. Одним словом, кто-то очень хочет меня убить. И понять, кто и почему, я смогу только в том случае, если сам все вспомню. Потому что при моей проклятой скрытности и привычке к одиночеству нет ни малейшей надежды на то, что мне кто-нибудь все расскажет. Никто мне ничего не расскажет, никто ничего не знает. Знаю только я сам. Но где я, тот Корин, который прожил год и девять месяцев с июля девяносто девятого до апреля две тысячи первого? Я там, за высокой каменной стеной, окружившей маленький участок размером в двадцать один месяц и десять дней. И я, Корин, стоящий по эту сторону стены, не могу до себя докричаться, не могу ничего спросить и получить ответ, я, как бессмысленная маленькая шавка, бегаю вокруг этой высокой гладкой стены и наивно пытаюсь взобраться по ней наверх, чтобы увидеть, что там, по ту сторону. Но ничего у меня не получается.
Ну что ж, решение принято. И я немедленно начну воплощать его в жизнь.
ГЛАВА 7
Я называл его Бегемотиком. Или - по настроению - Бегемотищем. Или просто Бегемотом. Нет, в самом деле, трудно найти на нашей планете человекообразное существо, до такой степени похожее на это животное. Найти-то трудно, да вот мне удалось. Вернее, не мне, а Мусе Беловцевой, которая вообще-то всегда найдет все, что угодно, для нее нет неразрешимых задач.
Три недели назад я принял решение прекратить прятаться от неустраивающих меня выводов, которые неумолимо вытекали из неустраивающих меня мыслей. Меня хотят убить, и пора уже перестать валять дурака и с милой улыбкой засовывать голову в песок в надежде на то, что все как-нибудь само рассосется и обойдется. Если бы не мое великодушное обещание на халяву напоить Фомича, умереть пришлось бы мне. А вместе со мной - и еще кому-нибудь, потому как я все-таки не алкоголик и в одиночку не пью, даже и свой любимый "Хеннесси".