Фантомный бес

Кацура Александр Васильевич

И почти сразу из Питера приехала Мура.

В первые недели и даже месяцы своей новой деятельности Локкарт был горячим сторонником большевистской власти. Наивно это было или нет, но он искренне полагал, что только эти решительные люди способны навести в стране элементарный порядок и организовать отпор германским войскам. Последнее обстоятельство он находил первостепенным. Германию он продолжал считать главным врагом европейской свободы. Эта мрачная воинственная империя хочет подчинить своему тевтонскому влиянию не только всю Европу, ее аппетиты куда шире – очевидным образом они включают Балканы, Кавказ с бакинской нефтью, Ближний Восток, Северную Африку, а в случае успеха вырастут еще больше. Это крайне опасно и совершенно неприемлемо для Британии. Но это опасно и для России. Вот почему эти

две страны он считал естественными союзниками. К Франции он относился прохладнее, однако и ее вклад в общее дело тоже вполне ценил.

Он всерьез пытался установить дружеские и рабочие отношения с новой российской властью. Ему удалось продолжить свои беседы с Троцким. Вполне понятно, что они обсуждали то общее и здравое, что может как-то сблизить и примирить большевистское руководство России и правительство Британской империи. Однако Троцкий почти всегда выходил за эти рамки, он любил окинуть всю европейскую панораму политической жизни и даже шире – мировой. По мнению англичанина, делал он это умело, анализировал глубоко и нередко со страстью. С подчеркнутой обидой Троцкий говорил о тех действиях стран Запада, которые он находил враждебными и которые свидетельствовали, по его мнению, о непонимании отсталыми и реакционными политиками Европы истинного света большевистских идей и целей. В подобных поворотах разговора Локкарт где надо отмалчивался, а кое-где искал и даже находил примирительные формулы. При этом он не мог не отметить напористость Троцкого, быстроту его мысли, смелость суждений. Английскому консулу было интересно с этим воинственным лидером, во многом он его понимал и этого не скрывал. Можно сказать, отношения налаживались. Впрочем, в одном вопросе найти взаимопонимание было трудно или даже почти невозможно. Но, по мнению Локкарта, это был главный вопрос. Когда англичанин заговаривал о необходимости продолжить войну с Германией, Троцкий на глазах скучнел и пытался перейти к другим темам. Но Локкарт настаивал на своем. Тогда Троцкий вскакивал и пылко говорил:

– Вы не понимаете момента. Мы не можем этого сделать. По многим причинам. У нас нет армии, а у германцев – лучшая в мире. И потом – сколько можно убивать людей по обе стороны разделительной линии? Да и зачем?

– Простите, – отвечал Локкарт, – но на Западном фронте мы вынуждены это делать. И там никто не спрашивает – зачем.

– Ну да, там вы затянули бойню. Но в чьих интересах?

– Мне кажется, все просто, – сказал Локкарт. – Победа центральных держав отбросит Европу на столетие назад, если не больше. Победа Антанты сохраняет нам всем надежду на свободу и процветание.

– Нет, – сказал Троцкий. – Дело не в победе Антанты. Это устарелый взгляд передравшихся империалистов. Мы смотрим шире и дальше. Речь идет о судьбах пролетариата. О судьбах народов. А вы толкуете о передвижении границ. Какая страна себе больше оттяпает. А мир эксплуатации останется прежним. И это вы называете победой?

– Судьбы народов, – сказал Локкарт, – как раз складываются из таких побед. И прочих близких по значению деталей и конструкций – экономических, политических, нравственных. И перепрыгнуть через эти детали невозможно. Как бы мы прекраснодушно о них ни рассуждали. На словах – да. В реальности – нет.

– А вот мы, русские коммунисты, пытаемся перешагнуть это в реальности.

Ленин и свобода слова

На каком-то из собраний в суматошном Петрограде к Горькому подошел известный большевик Вацлав Воровский и сказал:

– Вот вы, Алексей Максимович, пишете в своей газете, будто нельзя связанного человека убивать, а я этого не понимаю. Как, почему нельзя? Иногда нельзя, иногда можно.

– Не понимаете? – сказал Горький. – Это потому, что вы, несмотря на ваш портфель и пенсне, дикарь. Обыкновенный дикарь с каменным топором в руках. Получеловек.

Газета «Новая жизнь» выходила в Петрограде с апреля 1917-го по июль 1918-го. Большевики тут же окрестили ее меньшевистской, открыто выражая к ней неприязнь, а то даже и ненависть. Душой газеты был Горький. Почти в каждом номере он выступал со статьей. Общим его девизом были свобода и достоинство человека. Горький мечтал о расцвете культуры,

который возможен тогда, когда люди честны, когда они уважают друг друга и, главное, когда они друг друга и всех вместе берегут. «Победители обычно великодушны, – писал Горький, – может быть, по причине усталости, – пролетариат не великодушен, как это видно по многим делам заключенных в тюрьму неизвестно за что… по всей стране идет междоусобная бойня, убивают друг друга сотни и тысячи людей… Если б междоусобная война заключалась в том, что Ленин вцепился в мелкобуржуазные волосы Милюкова, а Милюков трепал бы пышные кудри Ленина. Пожалуйста! Деритесь, паны! Но дерутся не паны, а холопы, и нет причин думать, что эта драка кончится скоро. И не возрадуешься, видя, как здоровые силы страны погибают, взаимно истребляя друг друга».

Свою публицистику Горький пишет просто, живо, с тонами саркастическими, а то даже издевательскими по отношению к захватившим власть большевикам. В частности, он открыто возмущается бессудными арестами ни в чем не повинных министров Временного правительства:

«Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия. Слепые фанатики и бессовестные авантюристы сломя голову мчатся якобы по пути к «социальной революции» – на самом деле это путь к анархии, к гибели пролетариата и революции. На этом пути Ленин и соратники его считают возможным совершать все преступления, вроде бойни под Петербургом, разгрома Москвы, уничтожения свободы слова, бессмысленных арестов… Рабочий класс не может не понять, что Ленин на его шкуре, на его крови производит только некий опыт, стремится довести революционное настроение пролетариата до последней крайности и посмотреть – что из этого выйдет? Рабочий класс должен знать, что его ждет голод, полное расстройство промышленности, разгром транспорта, длительная кровавая анархия, а за нею – не менее кровавая и мрачная реакция. Вот куда ведет пролетариат его сегодняшний вождь, и надо понять, что Ленин не всемогущий чародей, а хладнокровный фокусник, не жалеющий ни чести, ни жизни пролетариата…»

Горький пишет и сам удивляется – тот ли это Ленин, с которым он ловил рыбу на острове Капри? Тот ли Ленин, который искренне возмущался грубым насилием царской полиции по отношению не только к революционерам, но и к простому народу? Тот ли это Ленин, который заливисто смеялся всякой доброй шутке?

С другой стороны, возникал вопрос: долго ли Ленин и его «товарищи» будут терпеть подобную газету?

Пленный царь и Дева Мария

В погожий денек 13 июля 1918 года, после раннего обеда около часу дня, гражданин Николай Романов пилил дрова во дворе дома Ипатьева. Пилил он двуручной пилой с помощью повара Харитонова, а колол в одиночку. Занимался этим он с удовольствием, ради поддержания физической формы. К ним приблизился доктор семьи Евгений Боткин. Несколько минут он словно бы любовался работой пильщиков, а потом негромко сказал повару:

– Оставьте нас, дружок, я сам помогу государю в этом трудном деле.

Повар беззвучно поклонился и ушел в дом. Доктор взялся за пилу, но прежде, чем потянуть рукоятку на себя, внимательно огляделся.

– Что такое? – дружелюбно спросил Николай. – И почему вас не было за обедом?

– В том-то и дело, – отвечал Боткин. – С утра я ездил в главную аптеку города.

– В аптеку? – удивился Николай.

– Да, я давно говорил коменданту, что мне нужно кое-что из снадобий заказать. Он не соглашался, но в конце концов отпустил на пару часов. В сопровождении командира внешней охраны Якимова.

– Так, так, – сказал Николай. – И вы действительно что-то заказали?

– Не в этом дело, государь. – Боткин почти шептал, не переставая оглядываться. – Там, в провизорской, вне посторонних глаз, у меня случилась тайная встреча. Меня ждал человек.

– Вот как. – Николай нахмурился. – И как Якимов это допустил?

– Якимов в аптеку не входил, сидел у дверей. Мне кажется, ему заплатили. Впрочем, позже я и сам вручил ему золотую десятку, чтоб лишнего не болтал.

– Понятно. – Николай тоже огляделся. – Так с кем и о чем была речь?