Фараон Эхнатон
Шрифт:
Сеннефер приметил купца еще издали. Старик, признаться, подивился тому, что какой-то важный господин в такую пору идет пешком, без провожатых. И уж совсем расширились у старика глаза, когда господин круто свернул к его хижине и очутился на пороге.
Старик привстал, не веря своим глазам.
— Это я, Тахура, — сказал купец. — Мы с тобей виделись в лавке Усерхета. Ты оказал мне большую честь, отведав моего угощения.
Все было сказано слишком ясно и просто, чтобы не понять этих слов и не вспомнить купца Тахуру.
— Я рад, — проговорил
— Я хорошо помню твое имя: ты — Сеннефер.
— А ты — Тахура.
— Верно! — Купец очень обрадовался тому, что старик запомнил его.
— В Кеми полагается пригласить гостя домой, — проговорил Сеннефер.
— Такой обычай — повсюду, где приходилось мне бывать.
— Но для этого надо иметь дом.
Тахура взглянул на дверь хижины. Низенькая, совсем низенькая она. В нее не войдешь, не согнувшись в три погибели. Вот какая дверь! И по ней вся хижина, выложенная из сырого кирпича. Купец решал: протиснется в дверной проем или не протиснется? Старик угадал его мысли:
— Нет, войти мы войдем! Как-никак, а дом! Надо побывать в нем. Не здесь же разговаривать.
— Да, ты прав, Сеннефер, мы, пожалуй, войдем…
Старик прошел первым, как бы подтверждая, что входить сюда безопасно. Маленькое оконце — высота которого равнялась ширине — освещало комнату скудным предвечерним светом. Можно сказать, что здесь было темно. Сеннефер достал уголек из очага и раздул его. При помощи льняной веревочки и этого уголька он зажег глиняный светильник.
— Садись, — пригласил он гостя, продолжая заниматься своим делом. — В углу ты найдешь чистую циновку. Она — для гостей. Бери ее — она чистая.
Светильник замигал неровным красно-желтым светом. Будто внесли сюда медную посуду. И все стало красно-желтым: лица мужчин, циновки на полу, глиняная посуда на полках.
— У меня бедно, — продолжал Сеннефер, устраиваясь на полу, — но чисто. Здесь чище, чем в фараоновых хоромах. Поверь мне: это говорю я, Сеннефер.
Тахура подтвердил, что в хижине опрятно, что даже женщина не в состоянии поддерживать чистоту большую, чем эта. (Купец указал рукою на потолок, пол, стены, посуду.) И в самом деле, в хижине не чувствовался спертый воздух, обычный в жилищах бедняков. Не пахло ни грязью, ни пивом, ни мукой. А вот ароматическими маслами пахло. А вот смолою пахло. И розами пахло. Откуда розы в этом закуте — темном и низком?..
Сеннефер засмеялся — негромко, точно заскулил песик.
— Господин, ты забыл, что я — парасхит. Я имею дело не только с кишками и желчью, легкими и селезенкой. Я не простой парасхит, которого гонят камнями прочь от себя. Когда он вскроет острым камнем живот покойника… Мне доверено и нечто большее…
Старик произнес эти слова гордо, но сдержанно.
— Разумеется, Сеннефер, я далек от мысли о том, что передо мною — обыкновенный парасхит, копающийся в чужих внутренностях…
— Не в чужих, — поправил его старик, — но в мертвых.
— Это одно и то же.
— Э нет, господин, ошибаешься. Мертвый принадлежит
— Да, это так, — из любезности согласился купец. Он не мог понять этого странного обычая — бальзамировать покойников. Зачем это? Разве не проще предать земле? Или сжечь, как это делают далеко на Востоке? Или подвесить к дереву, по примеру народов Севера, что за страною хеттов?..
— Чем угостить тебя? — сказал старик. — Есть у меня зелень му. Так называют ее в Та-Нетер. И мы переняли это слово. На рынках ее тоже называют му.
— Уважаемый Сеннефер, я знаю му. Однако доставь мне удовольствие, на которое могу рассчитывать, как гость.
Старик удивленно уставился на купца.
— Могу ли я, как гость, просить все, что мне заблагорассудится?
— Да, можешь.
— Спасибо, Сеннефер! А прошу я одного: поговори со мной, дай насладиться твоими словами и блеском ума твоего.
— О, азиаты! — воскликнул старик и всплеснул руками. — Какие же вы, однако, хитрецы! Ты обезоружил меня, и я вынужден подчиниться тебе.
— Я только этого и желаю, Сеннефер. Что может быть приятнее беседы с тобой? Я хорошо помню, что ты из Саи. Запомнилось и твое мимолетное замечание о том, что ты знал достаток. Полагаю, что ты был и знатен и богат. Об этом свидетельствуют твой лоб, и нос твой, и руки твои. Глаз у меня наметан, и я знаю, что такое кровь знатного человека.
Сеннефер выслушал купца и сказал:
— Чужеземец, я помню твое гостеприимство, твою щедрость Поверь мне: я мог бы ответить тем же, если бы не разрушили дом мой, если бы не преследовали меня отец и сын.Я ел песок на Синайском полуострове, добывая медь. Я кочевал в песках Рете-ну, спасаясь от гнева врагов моих.
— Неужели столь могущественны враги твои?
— Мои? — Старик горько усмехнулся. — Мановением мизинца уничтожают они все живое. Их взгляд испепеляет растительность на земле. Дуновение ноздрей их повергает города во прах.
— Сильные, однако же, враги у тебя, Сеннефер, ничего не скажешь.
— И если ты видишь меня таким, как есть, — только потому, что я жив. А жив потому, что не умер. А не умер — ибо гнев питает меня. И месть в сердце моем твердит: «Ты должен жить, Сеннефер! Жить, чтобы отомстить!»
— Я много ездил, Сеннефер. Знаю земли, знаю воды. Те, что лежат далеко на Западе, и те, что — далеко на Востоке. Как бы ни были настроены правители друг против друга, всем хочется торговать. Стекла из Джахи приводят в восторг женщин Кеми. Благовония с острова Иси пленяют прекрасных вавилонянок, чьи глаза с густой поволокой. Я купец — и предо мной открыты границы, и стражи не чинят препятствий.
— Еще бы! Еще бы! — проговорил Сеннефер. — Купец — человек уважаемый.
— К чему я это все говорю? — Тахура понизил голос. — Мне хочется послушать твою красивую речь, исполненную благородства. Я знаю язык вашей страны. Но когда услышал тебя, я сказал себе: «Тахура, вот она, речь, которая достойна избранных».