Фараон Эхнатон
Шрифт:
Но Шери решительно отмел это подозрение. Кто-кто, а Маху сказал свое слово. Предательство дорого ему обойдется. Это ему доподлинно известно… Шери обратился к бывшему каторжнику:
— Я прошу одного, приказываю об одном: ты не должен предпринимать ничего такого… Понимаешь? — ничего! — пока не известишь нас — меня или Ка-Нефер. Если фараон явится в мастерскую — присмотрись к нему, прикинь все, будь хладнокровным. Возьми себя в руки!
Нефтеруф что-то промычал.
— Что ты сказал, Нефтеруф?
— Ничего.
— Ты меня
— Да.
— Не торопись. Если это говорю я, значит, знаю, что говорю. Ты слышишь, Нефтеруф?
«…Он слишком озлоблен. Он — словно зверь. Ничего не слышит. Да и не может слышать…»
Шери поглядел на бывшего каторжника долгим взглядом. Велика обида этого отпрыска виднейшего рода Уасета. Нефтеруф сделает свое дело. Наверное сделает… Будь что будет!..
Любимые семеры
Хоремхеб подъехал к дому Эйе на боевой колеснице. Огнедышащие кони не то чтобы довезли его, а буквально домчали на крыльях. Точно птицы из древних сказок.
Военачальника провели через сад, разросшийся бурно, словно рос он целое столетие. Сикоморы были необычайно тенисты. А гранаты? Где найдешь лучше этих? Пальмы — тоже одна краше другой. А клетки с обезьянами? Где клетки с обезьянами? Ему показали клетки. Каких тут нет обезьян! И маленьких, точно собачки, и пушистых, как кошечки, и краснозадых, с гривою, как у льва. Правда ли, что собранию этих обезьян может позавидовать зверинец его величества?
Начальник покоев, встретивший Хоремхеба, подтвердил, что обезьяны, принадлежащие Эйе, превосходят разнообразием обезьян фараона.
— Как ты сказал? — переспросил Хоремхеб.
— Твоя светлость, я сказал «обезьян фараона».
Начальник покоев Эйе был молод, хромоног. Он изрядно покраснел, сообразив, что сказал нечто двусмысленное. Хоремхеб зычно рассмеялся, ткнул молодого человека кулачищем в живот.
— Хорошо сказано — обезьяны фараона! Клянусь богом, хорошо! Как тебя звать?
— Нахтиу, твоя светлость.
— Прекрасно, прекрасно, Нахтиу! Ты прав: мы все обезьяны фараона! Обезьяны его величества. Ха, ха, ха, ха! Ведь и ты тоже обезьяна!
Нахтиу стоял багровый от смущения. Как понимать этого грубого военачальника? «… Им хорошо шутить да посмеиваться. А вдруг этот разговор дойдет до ушей царя! Что это значит — обезьяны фараона? Это можно понять как самоунижение. Но можно и совсем иначе… Хоремхебу — что? С него спроса не будет. Палки могут запрыгать по спине Нахтиу. И совсем даже просто…»
— Твоя светлость, я имел в виду настоящих обезьян. Тех, которые в зверинце его величества.
Хоремхеб расставил ноги шире плеч, оперся руками на бедра, выставил вперед могучую грудь. Смешно вертел большими глазами и беззвучно смеялся.
— Нахтиу, а что же имел в виду я?
— Твой несчастный слуга не может этого знать.
— А ну посмотри мне в глаза!
«…Хоремхеб — любимый семер его величества. Так
— Смотри мне в глаза, смотри!
«…Малый, как видно, из трусоватых. Это очень смешно — обезьяны фараона! А разве это не так? Мы и есть обезьяны его величества. Бегаем, словно в клетке. Кувыркаемся. Потрясаем задами — кто красным, кто костлявым…»
Лицо у Нахтиу — квадратное. Почти луна, которая на небесах: от ушей и до ушей — то же, что от лба до подбородка. В общем, настоящий сын Кеми. Только хром. Это большой недостаток. Для воина. А для начальника покоев, наверное, достоинство. Не напрасно же держит его Эйе… А глаза у Нахтиу — черные-черные. Как уголь. Почти навыкате. Немигающие. Как у честного человека.
— Что — испугался, Нахтиу?
— Н-нет, — с трудом выговорил Нахтиу.
Хоремхеб взял его за подбородок, как мальчика:
— Ты обозвал нас обезьянами. И правильно сделал!
— Нет, нет! — воскликнул Нахтиу в тревоге.
Но Хоремхеб не слышал его. Он шагнул к широкому крыльцу. А Нахтиу стоял растерянный, не понимая толком, что же случилось и какой смысл вложил этот грубый военачальник в эти невинные слова: «обезьян фараона». А что, ежели Хоремхеб передаст это выражение господину Эйе, да еще с каким-нибудь особым значением? Нет, надо подслушать, что скажет Хоремхеб хозяину.
Нахтиу бросился к северному крыльцу, к кустам, которые там росли…
Эйе встретил знатного гостя в большом зале и провел на крыльцо — тихий, укрытый от речной прохлады уголок.
— А у тебя занятный слуга, — сказал Хоремхеб.
— Который? — спросил Эйе.
— Нахтиу.
— Да, он малый с головой.
— Я это тотчас же уразумел. Он обозвал нас обезьянами фараона.
— Как? — Эйе насторожился.
— Обезьянами фараона…
Нахтиу больше ничего не слышал. И этого вполне достаточно. Он осторожно вышел из кустов и со всех ног — насколько ему позволяла хромота — бросился прочь: надо же посоветоваться о том, как быть. Как быть, если Хоремхеб ни с того ни с сего обвинит его в тяжком грехе — болтливости?..
А Эйе и Хоремхеб продолжали беседу, позабыв про «обезьян фараона».
— Глубокочтимый Эйе, я пришел за советом. За дружеским советом, — подчеркнул военачальник. — Нас так сильно теснят в Азии, что скоро не останется там ни одного клочка из наших стародавних владений.
— Теснят, говоришь?
— Да, достопочтеннейший. Никогда еще не были мы так унижены этими азиатами.
— Да?
— Это совершенно достоверно.
— Какой ужас!
«…Старик ловко притворяется, что ведать ничего не ведает. А между тем все известно ему. Причем из первых рук. Его людьми кишмя кишит Кеми от Дельты до Скалистых гор. А делает вид, что только что проснулся…»