Фарфоровый маньяк
Шрифт:
Я перебрался за компьютер и моментально пробежался по всем своим стандартным вкладкам. Теперь уже Филип Хоконсен красовался на всех сайтах, и, если официальные источники еще не спешили давать однозначный ответ, ссылаясь на все ту же глупую историю про подражателя, то любительский вовсю пестрил статьей про изначальную очевидность и недальнозоркость современных стражей порядка. В одной из самых новых публикаций он также раскритиковал всеобщую надежду про имитацию преступления другим человеком. Больше всего меня зацепило последние предложения: «Улик не будет, следов не будет, найти убийцу невозможно, и скоро придется это признать. Это все тот же маниакально зацикленный на искусстве и красоте неизвестный
Глава 4.
Я не заметил, как уснул прямо за рабочим столом. Произошло это около трех часов ночи, потому что весь оставшийся день я просто сидел и прокручивал в голове миллион разных мыслей, каждая из которых не хотела формироваться в обособленную сформулированную единицу, а просто пролетала, оставляя в душе омерзительное беспокойство. Я задавал сам себе вопросы, ответы на которые не в силах был даже предположить. Поначалу эмоции и чувства тоже сменялись, заставляя меня то нервничать, то все ненавидеть. Однако потом, ближе к вечеру, тело и сознание так устали от такой перегрузки, что все эмоции просто ушли, отключились, оставив со мной наедине рой пустых мыслей. Ровно в полночь я осознал, что который час просто сижу, смотря в одну точку на ковре, но, хотя и чувствую себя изнеможённым, понимал, что едва ли смогу уснуть. Поэтому я просто откинулся на кресле и позволил и дальше абстрагироваться от всего происходящего. Наверное, это и было моей ошибкой. Подобная ночь вылилась в боль во всем теле и гудение в голове. Я постарался размять шею и аккуратно подняться, чтобы перебраться на постель. Раз уж мне предоставили возможность запереться дома, то сегодня я ее явно не собирался упускать.
Прошло около получаса, за которые я успел погрузиться в полудрем, как сон прорезали громкие голоса практически под моей дверью. С трудом разлепив глаза, я навострил слух, пытаясь уловить суть разговора. Сразу было понятно, что незнакомых людей в доме несколько и, хотя Рикке слабо протестует, они намерены поговорить… со мной? В этот момент я окончательно проснулся и вскочил на постели, за чем меня и застали двое мужчин в гражданской одежде, но со слишком серьезными лицами, которые выдавали их род деятельности. Вот только смысл полицейским приходить в наш дом? Сердце чуяло неладное…
– Матс Эверланн, добрый день.
Только сейчас я спустился с постели и зацепил глазами часы – доходило к двум. Я заметил приемную мать, обеспокоенно мнущуюся за спинами офицеров.
– Видимо, не очень, раз вы пришли сюда. – мрачно подметил я.
– Нам необходимо поговорить с тобой. – оправдал мое высказывание старший из пришедших – Уделишь нам время?
Забавный вопрос. Я кивнул, однако, понимая, что отказ в данной ситуации просто невозможен.
– Может, пройдете в кухню? – робко предложила Рикке – Там будет удобнее.
Все согласились. Действительно, в моей комнате разместить троих человек было бы проблематично, тем более так, чтобы хотя бы на вид походило на обычный разговор на равных. Кому-то точно будет некомфортно, и, учитывая, что пришли ко мне, предполагаю, кому именно. В конце концов, это шесть лет назад все смотрели на меня как на маленького бедного ребенка, пережившего ужас и избежавшего смерти. Сегодня ситуация сильно изменилась, и я не могу даже предположить, до чего все может дойти.
– Меня зовут Эрнст Орвик. – представился мужчина явно не моложе сорока –
Старший перешел сразу к сути. Второй мужчина, еще достаточно молодой и, судя по всему, неопытный, молчал, но настойчиво сверлил меня взглядом, отчего становилось еще более некомфортно.
– Матс?
Я ответил несколькими короткими и резкими кивками, стараясь отвлечься от назойливого взгляда.
– Хорошо. Тогда сразу к делу – что ты думаешь по этому поводу? По поводу убийства Филипа Хоконсена.
Эрнст уточнил про Филипа, хотя все понимали, что этого не требуется. Видимо, из-за того, как я вздрогнул, услышав знакомое имя, мужчина не торопил меня с ответом. Откровенно говоря, отвечать не хотелось совсем. Ни сейчас, ни когда-либо потом.
– Раз Вы спрашиваете, ничего хорошего.
Озвучил я свои мысли. Разумеется, если бы не пришли и не спрашивали, в целом, про убийства, тем более детей, трудно думать что-то хорошее, но, по крайней мере, конкретно для меня и ничего плохого в обычных ситуациях нет.
– Ты предполагаешь, кто это мог быть?
Меня порядком достали его вопросы. И так понятно, к чему клонит мужчина, зачем озвучивать то, что для нас всех очевидно? Но, раз они пришли, видимо, скоро это станет очевидно для всех. Или, может, новости о том, что никаких следов найдено не было, и по всем предварительным оценкам это убийство – дело рук того же маньяка, о котором ранее все говорили, уже распространились в утренних СМИ.
– С момента похищения предполагал – признался я – Как только увидел фотографию того мальчика в новостях.
– Ясно… – офицер перевел взгляд на своего коллегу, с минуту размышляя над дальнейшими словами, но потом снова вернулся ко мне – Матс, ты можешь нам что-то рассказать?
– А?
Что они хотят услышать было и вправду непонятно. Что-то рассказать… Почему в вопросе нет абсолютно никакой конкретики? Я даже среагировать не успел, как в голове уже начали всплывать воспоминания вчерашнего дня, позавчерашнего, когда мы нашли Филипа и даже двухнедельной давности, когда я узнал о его пропаже. А, может… Да, нет. Он точно не намекал на мою возможную причастность! Это просто нелепо.
– Может, ты сможешь вспомнить какую-то информацию, которая бы оказалась для нас очень полезной. – разъяснил Эрнст – Я знаю, что с тобой пытались поговорить, когда ты пришел в себя, сразу после твоего побега, но ты не сказал ни слова. А потом просто отвечал, что ничего не помнишь, так что у нас все еще не было никаких улик. Возможно, сейчас ты сможешь предоставить нам информацию?
В его черных глазах была так отчетливо видна надежда, что мне стало жаль. Однако с тех пор мой ответ не поменялся, и я чувствовал, что, сообщив его офицеру, лишу надежды и его, и многие семьи, в которых прямо сейчас растят голубоглазые, светлокожие, темноволосые мальчики от четырех до двенадцати лет, и, скорее всего, себя.
– Извините, но я по-прежнему ничего не помню.
Я опустил голову, чтобы избежать зрительного контакта. Мне было очень неловко, но, кажется, полицейские трактовали мой жест неоднозначно, и молодой мужчина, впервые открыв рот, подтвердил это:
– Если тебе страшно нам говорить, то ты должен знать, что все твои слова конфиденциальны и будут использованы только для поимки преступника.
– Я не боюсь! – я опроверг его слова, хотя, разумеется, в них была правда. Я чертовски боюсь, но совсем не того, что могло бы случиться, если бы я рассказал им все, что знаю. Я боюсь именно потому, что не могу ничего сказать, а значит и не могу надеяться на собственную безопасность. – Я правда ничего не помню. – Я коснулся затылка, где за волосами красовалась выжженная цифра восемь – Признаться, если бы не этот шрам, я бы уже сомневался, что вообще был одной из его жертв.