Фархад и Евлалия
Шрифт:
Через два дня после трагедии Фархаду удалось дозвониться до квартиры Лалы. Трубку взял ее муж Федор. Он сухо сообщил, что среди опознанных оказалась и Евлалия, и разрешил Фархаду присутствовать на похоронах, сообщив дату и место.
Все эти дни Фархад забывался недолгой дремой лишь в обнимку с футболкой Евлалии, еще хранящей запах ее тела. Прижимая ее к себе, как единственную драгоценность, он вдыхал воспоминания, то тихо подвывая, то заходясь в гортанном зверином крике. Из приоткрытого шкафа печально белело свадебное платье, призрачное, неживое, как музейный экспонат столетней давности.
В таком же дурмане проходили похороны. Белоснежный, обтянутый атласом закрытый гроб медленно опускался под землю, унося с собой останки его любимой и их нерожденного дитя. Рядом стоял мрачный Федор, прилетевший сразу после страшного известия и организовавший похороны на правах единственного родственника. Елена Капитоновна опиралась на руку сына и тоже молчала. Они не обращали на Фархада никакого внимания, словно его и не было вовсе, – так, посторонний прохожий, любопытствующий зевака, охочий до чужих страданий и горя. Белые астры пахли сыростью и смертью. Над головой в сером расхлябанном небе кружилась стая ворон, надрывным карканьем сопровождая ритуал погребения. Фархаду не верилось, что в этом закрытом ящике находится его любимая. Мысли заполошно метались в безумной надежде отыскать выход. Может, ее не было в том самолете? Ее украли, или она сама решила не возвращаться, а может, улетела куда-то еще? Но нет. Увы. Лапа прошла регистрацию на злополучный рейс, паспортный контроль и находилась в той жестянке с крыльями, начиненной тротилом. Сомнений не было.
Фархад не плакал. Стоя над ее могилой, он не проронил ни слезы. Все это время его терзала единственная мысль: «Если бы не мой хадж, она бы никуда не уехала и осталась жить. И она, и наш ребенок».
Сами собой ему вспомнились строки, и он неслышно проговаривал их, словно жалуясь ветру, небу, деревьям:
Лейли с престола юности цветущей Сошла в темницу немощи гнетущей. Кто сглазил молодой ее расцвет? Кто погасил ее лампады свет? Повязку золотую головную Зачем Лейли сменила на иную? И тело, в лен сквозной облачено, Зачем само сквозит, как полотно?.. [18]18
Низами
Он изумленно сквозь толщу сгустившегося воздуха слышал, как сухопарая карга обсуждала с могильщиками сроки установления памятника и оградки.
– Должна земля осесть, – басил один из могильщиков, выдыхая в морозный воздух водочные пары.
– А то я не знаю, – ворчала старуха, помахивала перед мужичком птичьей лапкой, унизанной перстнями. – Уж не одного человечка схоронила.
В этом заявлении крылось столько тщеславной гордости и зазнайства, радости от своей живучести, что становилось не по себе. «И зачем всё так? – думал Фархад. – Эта старая смоковница всё коптит небо, а Лала… Лалы больше нет. Она уже никогда не улыбнется, не прикусит капризно губу, не будет задыхаться от страсти в моих объятьях… Никогда не поднесет к груди новорожденного младенца, не будет радоваться его первым словам и шагам…»
Ему казалось, что мир опустел. Все вокруг стало нереальным, призрачным и фантомным. И могильщики, и Федор, и нелепая карга, и белый гроб в яме, чуть припорошенный землей и снегом. Сил двигаться почти не было – он практически ничего не ел все эти дни да и спал урывками, тяжело проваливаясь в бездну полудремы и так же неловко из нее выпадая. Сейчас ему хотелось просто свалиться где-нибудь под ближайшим кустом и лежать, не двигаясь, не шевелясь, пока не превратится в ледяную статую. Ритм сердца замедлился, стал почти неслышным и не ощущался. Фархаду казалось, что этот нелепый мешочек, качающий кровь, после пережитой боли просто онемел, атрофировался и потихоньку усыхал. Он шагнул к могиле и вытащив из-за пазухи фату, предназначавшуюся для свадебной церемонии, бросил ее в разверстую яму. В памяти сами собой всплыли стихи столь любимого Лалой Маяковского, и Фархад тихо прошептал ей вслед:
Сердце обокравшая, всего его лишив, вымучившая душу в бреду мою, прими мой дар, дорогая, больше я, может быть, ничего не придумаю.Начиналась метель. Снег укрывал белым саваном землю, кресты и памятники, серебрил одежды находившихся на кладбище и зарывался в шерсть старого шелудивого пса, наблюдавшего за людьми с безопасного расстояния. Фархад мотнул головой, провел по волосам рукой, смахивая снег, и стало заметно, что виски у него поседели.
Он повернулся и пошел к выходу, стремясь выбраться из неправильного потустороннего мира, в котором оказался по ошибке, будто заброшенный чьей-то злой волей. Шаг, другой… Сколько их еще понадобится, чтобы перешагнуть черту, отделяющую мир живых от мира мертвых?
До наступления нового, 2012 года оставалось двадцать четыре часа. Разряженная гирляндами праздничная Москва с нетерпением ожидала боя курантов и традиционной речи президента, в которой он непременно заверит россиян, что несмотря ни на что все в конечном итоге будет хорошо.