Фартовый человек
Шрифт:
– Дайте руки, – сказал Ленька. – Не бойтесь, не обижу.
Она раздула ноздри.
– Я не боюсь, – ответила она.
– А что же с лица такие бледные?
– Вы отвратительны, – сказала Эмилия.
Ленька повторил:
– Руки давай сюда. Говорю же, что не обижу.
И, поскольку она не двигалась и только глядела на него темными, гневными глазами, он сам схватил ее запястья и связал их крест-накрест, потуже затянув узел. Затем отбросил с Эмилии одеяло и так же стянул щиколотки.
– Больно ты шустрая, – объяснил он свои действия. – А мне
– Я кричать стану, – предупредила Эмилия.
– Хочешь, чтобы я тебе платок в рот засунул? – Ленька вынул из кармана беленький, в масляных пятнах платочек, в который был завернут наган.
Эмилия спросила, уже со слезами:
– Что вам тут нужно?
– Это налет, – поведал Ленька. – Сейчас заберем, за чем пришли, и уйдем. Сможешь дальше спокойно себе хворать и беседовать с преподобным Ваней на возвышенные темы.
Он выдвинул ящик ее туалетного столика, сгреб в карман несколько золотых безделок с камнями, махнул Эмилии рукой и вышел из комнаты.
Варшулевич тем временем уже складывал в корзину собольи шкурки. Мех действительно был очень хорош. Так хорош, что Богачев не стал хранить его на складе при магазине, принес домой.
Из кухни выглянул Белов. Обтер губы.
– Знатные соусы готовит богачевская кухарка. А уж как меня ругала! Я давно приметил: чем крепче женщина выражается, тем пикантнее у нее соусы.
Варшулевич показал на большой комод:
– Открыть бы этот верхний ящик. Что-то неспроста он заперт.
Белов вынул нож и взломал ящик. Там обнаружились деньги и еще несколько шкурок.
Деньги Ленька сразу забрал. Белов рассовал по карманам часы, кольца и браслеты, вытащенные из шкатулки Эмилии. Варшулевич бросил в корзину последнюю шкурку и направился к черному ходу.
Из кухни не слышно было теперь ни звука. Ленька так явственно вдруг представил себе Белова с ножом и все эти разговоры про женщин, которые крепко ругаются… Он пропустил Белова и Варшулевича вперед, а сам нырнул в кухню. Кухарки там не оказалось. Ленька насупился. Времени больше не оставалось. Он повернулся, чтобы уйти, и тут наконец заметил кухарку: связанная полотенцами, та следила за ним скорбным взглядом и отчаянно двигала бровью.
Ленька погрозил ей кулаком и выскочил наружу.
На улице они сразу разделились: Ленька пошел к себе на Лиговку, Белов просто махнул рукой на прощание, а Варшулевич сказал, что побродит немного кругами и к вечеру зайдет к Пантелееву – отдать корзину на сохранение. У Леньки уже имелся на примете подходящий, одобренный Беловым и прощупанный Гавриковым человек по фамилии Вольман. Вольман сидел в той же тюрьме, что и Ленька в свое время, но не за предполагаемый революционный грабеж, а за несомненную и контр-революционную спекуляцию. Подельники намеревались отдать Вольману товар на реализацию. Человечек ушлый, счел вслед за Ленькой и Белов, сообразит, куда и как пристроить собольи шкурки и золото с камушками.
Старушка Наталья Степановна, бывшая дворянка, пила
Например, следует непременно отметить, что юродивый в гробу лежал яко живой, глаза его сочились янтарными слезами, а свечи все время гасли, как бы указывая на то, что убийца святого человека расхаживает по городу безнаказанно. От этого было много волнений и пересудов. Сторож, который нашел Кирюшку, был отправлен отцом-настоятелем из обители подальше на все время похорон, чтобы он своими повествованиями не наводил жути и не собирал вокруг себя толпы любопытствующих.
Ленька оказался плохим слушателем, постоянно норовил уйти. От чая даже отказался! Так что в конце концов Наталья Степановна от него отцепилась. Ленька не стал ей заранее сообщать, что съезжает с квартиры. Решил просто оставить денег и уйти без всяких объяснений. Не хватало еще, чтобы она принялась его упрашивать.
Войдя к себе в комнату, Ленька завернул в платок наган и убрал его на полку, за икону Казанской Божией Матери. Разложил на столе и пересчитал деньги. Вышло около двенадцати миллионов. Ленька связал деньги обрывком бечевки и тоже спрятал за икону.
Посидел за столом просто так, ни о чем не думая. Белов ему говорил, еще до ограбления, при последней их встрече наедине: теперь пути назад уже не будет – вооруженный налет, да еще бандой, верная высшая мера социальной защиты, если поймают. Но ни тогда, ни потом у Леньки даже и тени сомнения не зародилось. И сейчас он чувствовал себя так же спокойно и уверенно, как случалось после хорошего выполнения любой другой работы.
Ленька не собирался, впрочем, восстанавливать попранную справедливость. Но уж если в ободранном, оголодавшем и озлобленном городе неизвестно как возникли богатые, грех было бы не воспользоваться и не вытопить из новых господ некоторое количество сала.
За окном медленно темнело, серый свет сменился синей тьмой. Ленька нехотя встал и зажег лампу.
Во входную дверь постучали и сразу же затрясли ее в нетерпении.
Ленька крикнул через всю квартиру:
– Открыто! От себя толкай!
Человек вбежал с улицы, прихлопнул дверь и быстро протопал к Леньке, стоявшему на пороге комнаты. Лампа светила Леньке в спину.
– Привык человек все на себя тянуть, – посмеиваясь, сказал Ленька (он узнал в позднем госте Варшулевича). – А у Натальи Степановны дверь от себя толкается.
Варшулевич влетел в комнату. Очутившись наконец в безопасности, он мгновенно обмяк и погрустнел. Кругленькое лакейское лицо его носило следы сильных побоев, шапка отсутствовала, губы и подбородок тряслись.
У Леньки сразу стянуло в груди от предчувствия. Он спросил:
– Что такое?
– Ограбили, – всхлипнул Варшулевич.
Ленька наклонился, схватил его за ворот. Варшулевич котенком обвис в Ленькиных руках.
– Да ты что говоришь? – прошептал, не веря, Ленька. – Это как так – тебя ограбили?