Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Полозов Сергей Александрович

Однажды, когда мы лазали здесь по горам с Зубаревыми снимали на видео эту надпись, все слабее и слабее заметную на легко разрушающемся податливом слан­це, я, видя это пагубное воздействие времени, не удержался от соблазна и по­тащил в карман отвалившийся от скалы кусок камня с выгравированной на нем буквой, оправдывая сам себя тем, что ка­мень этот все равно уже откололся и почти потерял­ся среди просто щебня…

Это было не обывательское стяжание раритетов, но гипнотизирующее притяжение символа, за которым скрывалась за­хватившая мое воображение эпоха. Зубарев то­гда наорал на меня, заставил вытащить этот камень из кармана и прилов жить его на то место, от которого он отвалился. Вот для чего, среди прочего, нам

нужны надеж­ные спутники - чтобы удер­жать иногда от поступка, за который потом будет неловко или даже стыдно».

Сейчас, когда я пишу это, сидя за тысячи километров от Багандара, я не отказался бы хранить у себя этот камень. Я включил бы настольную лампу, достал бы его из коробки и положил бы на ладонь. И еще раз впитал бы в себя детали его фактуры. Провел бы другой рукой по его шершавой серо–коричневой поверхности; проследил бы пальцем желобок надпи­си, вытесанной сто с лишним лет назад незнакомым мне человеком. Кто знает, может быть, бородатым служивым казаком, который, вырубая эти буквы на опостылевшем солнцепеке, мечтал вернуться домой, в какую-нибудь заснеженную губер­нию центральной России…

И все же я благодарен Зубарю за то, что он удержал меня тогда. Потому что место этому камню именно на той самой скале, и нигде более. Его фактуру и тяжесть в руке я все равно всегда буду ощущать, как и в тот день много лет назад, а кроме меня, он, сам по себе, никому потом не будет интересен - просто камень с еле за­метной непонятной канавкой…

«ДРАКА С МИЛИЦИЕЙ»

Как очарованн­ый хо­дил я сре­ди этих гигантс­ких ве­ковых дерев­ьев, сре­ди этой могуч­ей полутропичес­кой растительн­ости. И как не­льзя луч­ше по­нял я, ка­кую связь имеет народный эпос с лесом, среди кото­рого и могла возникнуть идея о таких бога­тырях, как иранские Рустем и Зораб, как наш русский Илья Муромец, - мощных и крепких, что эти столетние деревья, горде­ливо возвышающие свои верхушки к сине­му небу.

(Н. А. Зарудн­ый, 1892)

Зем­лю сей пустын­и напоил­а своим ядом красная змея. До ее появл­ения зем­ля здесь была благодатной и цветущей…

(Хорас­анская сказка)

«10 апреля…. Новые времена принесли с собой в Западный Копетдаг не только телевидение, холодильники и кондицио­неры, но также варварские рубки, катастро­фический перевыпас и зверское браконьерство. Расшатывание тради­ционных культурных устоев через приобщение к искусственно насаждаемому социалистиче­скому укладу сказалось не только на снижении моральных норм в повседневном по­ведении людей (алкоголь, наркотики и воровство), но и на отноше­нии человека к при­роде.

Девственные копетдагские леса оказались полностью дорублены и в некогда не­проходимо заросших горных ущельях, и на покатых водоразделах, и в долинах вдоль русел рек.

Традиционный туркменский хлеб - чурек выпекается в глиняных печках - танды­рах, которые протапливаются до про­гревания стенок, к которым затем изнутри при­лепляются лепешки из теста. Отсюда важное требование к топливу - оно должно быть чистым, не коптить. Для растопки тандыра нельзя использовать не только уголь или торф, но и традицион­ные, в понимании россиянина, дрова - они тоже слишком дымят. Идеальная растопка - тонкие ветви тамарикса, произ­растающего в жарком климате кустарника, формирующего тугайные заросли по речным берегам: тамарикс дает много жара, но не дымит.

Спрос на это топливо возрастает пропорционально росту и концентрации населе­ния; в соответствии с этим увеличива­ются и браконьерские рубки. Причем ведутся они все более безоглядно, без малейшего понимания того, что рубится сук, поддер­живающий собственное гнездо. Уже сейчас топлива катастрофически не хватает, чу­рек превращается в празднич­ное

блюдо для особых оказий, в магазине за прозаиче­скими буханками выстраиваются огромные очереди, - усложняются повседневные бытовые проблемы, рушится привычный уклад жизни людей, на глазах исчезает важ­ный элемент культурного своеобразия региона.

В окрестностях Кара–Калы тугаи оказались вырублены настолько, что местное ру­ководство уже просто вынуждено было на это как-то реагировать. Обезображенные берега Сумбара с торчащими из опустевшей земли занозами вырубленных ку­стов решено было включить в хозяйственный оборот в новом качестве: их распахали, удалив из почвы отмирающие корни растений, являвшиеся последним сдерживаю­щим эрозию фактором.

Результаты этого привычного для нас командного земледелия сказались уже сле­дующей весной. Паводок после первых сильных дождей драматически изменил весь ландшафт целиком: Сумбар, исходно текущий в узком глубоком русле, закреп­ленном тугаями, предался бесконтрольному разгулу, - лишенные растительности и распаханные берега рушились в буквальном смысле на глазах.

Стоя и наблюдая это, не решаясь подойти к краю подмываемого обрыва, я вздра­гивал от устрашающего грохота обва­ливающейся в воду земли: минута, и - у–у-х!
– кусок берега размером с кузов многотонного грузовика рушится вниз. Че­рез две не­дели после паводка Сумбар в этом месте тек среди обширных намытых отмелей, а русло его было уже не де­сять метров шириной, как ранее, а достигало местами двух­сот метров, делая пейзаж неузнаваемым.

Жизнь тоже изменилась здесь радикально: исчезли десятки видов птиц, населяв­ших тугайные заросли, появились еди­ничные новые, осваивающие вновь образовав­шийся ландшафт. Интересно было, конечно, увидеть летящего над водой, как где-ни­будь в Вологодской области, кулика–перевозчика или стоящую на пустынной отмели цаплю, но даже ее согбен­ный силуэт воспринимался как траурный караул былому разнообразию птичьего мира. Я по привычке говорю про птиц, а ведь они составляют хорошо заметную, но лишь очень малую толику всеобщего хитросплетения живой природы, большей частью невидимого для непосвященного взгляда.

Случаются ли подобные явления в дикой природе, не нарушенной человеком? Ко­нечно. Но естественные тугайные со­общества обладают удивительной способностью быстро восстанавливаться после стихийных катаклизмов, подобных се­левым размы­вам. Измененные же человеком ландшафты, во–первых, страдают в десятки раз сильнее, а во- вторых, ни­когда не восстанавливаются потом в столь полной мере.

Перевыпас (а он в долине Сумбара, по оценкам сотрудников заповедника, в опи­сываемый период превышал допусти­мые нормы в шестнадцать раз) еще страшней, чем рубка. Особенно козы, выедающие абсолютно все без разбора - от корней трав, выгрызаемых ими из-под земли, до кустов, коры и нижних ветвей погибающих впоследствии деревьев. На сотнях тысяч квадратных километров в Копетдаге, даже в местах, где можно провести месяц, не встретив ни одной живой души, трудно найти один квадратный метр, не испещренный сле­дами овец и коз. Многие урочища выби­ты скотом полностью и уже необратимо превращены из цветущих степей и тени­стых экзотических лесов, увитых диким виноградом, в навсегда потерянные для природы и для человека, разрушенные эрозией и подверженные засолению бэдлэнды - жар­кие пыльные пустыри.

Некоторые из них, претерпевшие особо драматические изменения, потеряли не только исконные растительные сооб­щества, но и почвенный слой, утратив тем са­мым основополагающую способность поддерживать жизнь как таковую. Их безжиз­ненный облик дал им и название - «лунные горы». Печальная метафора.

Экономические и социальные последствия пробных трансформаций очевидны. Давеча в Кара–Кале два дня подряд была «драка с милицией» (мы не участвовали) - в магазине давали мясо… И это - в скотоводческой стране!»