Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Полозов Сергей Александрович

ПТИЧИЙ РЫНОК

Го­сти перемигнул­ись друг с другом, глядя на чаши, и в душе их окрепли нечестивые помыслы…

(Хорас­анская сказка)

…англич­ане не так жад­ны, как рус­ские, котор­ые… объявил­и леса казенн­ыми и ста­ли продав­ать дерев­ья их же прежним собственник­ам.

(Н. А. Зарудн­ый, 1916)

«10 октября…. Не хочу без разбора катить бочку на соотечественников (многие из которых посвятили всю свою жизнь охране природы Туркмении), но все же в немалой степени способствовали деградации

природных сообществ Туркестана и выходцы из России, волею судеб оказавшиеся в этой абсолютно чужой для них природе и культу­ре. Понятно, конечно, что в прокаленных солнцем скалах и в пустыне истосковав­шейся по родным зеленым просторам российской душе требуется отдохновение, но все же грузовики вырубаемой под Новый год (за неимением новогодних елок) вечно­зеленой арчи - это слишком.

Двухметровая арча растет порой восемьдесят, а то и сто двадцать лет. Срубить ее нетрудно двумя ударами топора, но восстановить арчовые леса невозможно, даже если и попытаться это сделать. Туркмены, пока это было возможно, выбо­рочно руби­ли тысячелетние деревья, используя их для строительства домов (арча - это веч­ная древесина, ее не повре­ждают даже термиты), пограничники сейчас уничтожают подрост (да, именно так, столетние деревья - это всего лишь еще молодая поросль…).

Наконец, отдельной проблемой охраны природы является контрабанда редкими видами животных. Туркмения богата эн­демиками, не встречающимися в более се­верных широтах, цены на черном рынке баснословны; многое, вывозимое отсюда, уходит не только на «Птичку» в Москву, но и прямиком за кордон.

Никто не считал, какое количество редких ящериц змей, насекомых незаконно вы­везено отсюда в припрятанных мешоч­ках и коробочках. А каким образом птенцы ба­лобана (он - один из основных ловчих соколов, каждый экземпляр ко­торого неза­конно приносит десятки тысяч долларов) попадают из нашей Средней Азии в Араб­ские Эмираты?..

Во всем этом есть некая особая пакость и дьявольщина, потому что занимаются этой контрабандой люди, разбирающие­ся в природе (назвать их зоологами не пово­рачивается язык).

Ни в кого сейчас огульно не кидаю камнями и никого нм оправдываю. Меньше всего хотелось бы делать это с позиций политических или национальных сравнений. Но уж) больно безрадостна действительность и настораживающи перспекти­вы.

Но я не пацифист. И к тому же знаю, что даже эту книжки прочитают некоторые из тех, кто замешан в эти дела. Что, джигиты, жируете? Мните себя самыми умными и неуязвимыми? Не вы первые, и не вы последние. «Добродетельный человек и злой работают каждый за себя. Бог никому не сделает неправды». Придет еще, придет ваш черед…»

«ПРИКОСНУТЬСЯ ЩЕКОЙ…»

– Су­щая нелеп­ость!
– восклик­нула пти­ца Си­мург.
– Как это судьба мальчика из Восточн­ых зе­мель мо­жет сочетатьс­я с судьбой девочк­и из Запад­ных!

(Хорас­анская сказка)

«10 марта. Здорово, Маркыч! Как оно?

…В здешних туркменских обстоятельствах все чаще и чаще задумываюсь над проблемой тоски по банальной лесной зоне у «европейского» человека, пребываю­щего в южных странах (а ведь здесь горы, и сейчас не жарко, и это не пески, не пу­стыня, это рай по сравнению с Ашхабадом, Небитдагом или Красноводском).

Наверное, действительно, все решает, где вырос, - детский импринтинг. Не слу­чайно ведь на Руси отроку не разреша­лось отлучаться из дома до семнадцати лет. Потому что потом, уже куда бы ни занесло жизнью, осознание корней не раз­веется… У меня самого все более явственно всплывают в памяти Едимново, Островищи и Во­логда,

я сам среди всего это­го и то, как мир постепенно расширялся, расширялся, расширялся из этих исходных точек, становясь все больше, все сложнее, но неиз­бежно утрачивая яркость наполняющих его образов. И оценивается все это сейчас совсем по–другому, чем тогда (там часто мечталось о неведомых странах, сейчас туда охота).

Да и позже все это было важно. Сам знаешь, каково в Балашихе сходить в леса прогуляться за станцию. Мы там с Лели­ком класса до девятого каждый день костры жгли за озером и курили подпольно, смачно прикуривая ароматизированную ку­бинскую дрянь («Ким», «Висанд») от тяжелых головешек, серьезно просвечивающих потаенным красным огнем сквозь сизый пепел.

Узнать бы надо, откуда это название взялось - Мазуренское озеро. Улавливаю я в нем отзвуки чего-то бандитско–ша­ловливого, посвист какой-то разбойничий. А назва­ние самой станции еще лучше: «Горенки»; прекрасное название, не за­мечаем уже по привычке.

Эх, как однажды на закате мы с Папаном (мне лет семь было) видели, как над этим озером десяток чеглоков на стрекоз охотились - красота: у соколков этих на­столько маневренный полет, что за пилотажем и не уследишь; вывертываются в воз­духе, хватают когтистыми лапами пучеглазых стрекоз, а потом только слюдяные кры­лышки медленно падают на непо­движную воду, в которой небо отражается: половина озера синяя, а половина - бордовая с закатной стороны. Сейчас и не увидишь ни одного чеглока в этих местах.

Вот видишь, меня зной до смерти не палил, бескрайние пески не окружали, змеи ядовитые не обвивали, я не корифей, но про леса и про озера вспоминается. Потому как сидишь иногда на бугре, и до горизонта - ни кустика. А если и найдешь что, так что-нибудь стервозное, из одних колючек. И очень легко представить, как у людей возникает в соответствующих условиях мания «поваляться в травах, поймать карася или полосатого окуня, прикоснуться щекой («как к девичьей груди») к березовому стволу»… Что еще? Насладиться «гладью озер, стремнинами рек, говором осин»…

Ведь это, знаешь ли, не так себе, переместившись в пространстве, гармонично вписаться в другую природу, в незнако­мый ландшафт, в жизнь иных людей. Зато ин­тересно. Оказываясь где-нибудь вдали от дома, в чужих краях, каждый раз ощущаю щемящую невозможность прожить жизнь встречаемых там людей и пытаюсь взгля­нуть на все их глазами.

Иду по солнцепеку в Туркестане, а вспомнилось, как лечу в самолете над Сканди­навией; внизу, надо понимать, Европа. Все такое маленькое, скучившееся; столпо­творение стран, толкотня народов, людская суета. А в океане, в нескольких де­сятках миль от фьордов Швеции, - пара малюсеньких островков, возвышающихся среди кипящих бурунов скальной твер­дью; и на каждом из них по домику. Как И видят мир живущие в них рыбаки, или метеорологи, или кто они там еще? Как относятся к сосе­ду, дом которого виден из окна, но к которому не подойдешь запросто покурить на крылечке. И как знакомый им мир отличается от того, что видят канадские рыбаки, живущие на таких же островах с другой стороны Атлантики? Или загорелый абориген под пальмой на тропическом острове? Или старушка с кудельками, читаю­щая газету на скамейке в центре Осло? Или пожилой туркмен, который, опершись на лопату около арыка с мутной водой; внимательно рассматривает сейчас меня, монотонно гулкающего сапогами по укатанной гравийной дороге («клик–клик» - шагомер). Он смотрит на меня и думает, возможно, что-нибудь типа: «Что это за странный человек и откуда он взялся в ки­лометре от границы? Куда идет? Что у него на уме? Вот ведь какие люди разные; у каждого свой путь, слава Аллаху…»