Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Полозов Сергей Александрович

Все мы - суть создан­ия од­ного Творца. И разве допустит он, справедливый и вели­кодушный, чтобы одно существо обижало другое?

(Хорас­анская сказка)

«22 ноября. Здорово, Маркыч! Как сам?

…Обязательная деталь любого ландшафта в долине Сумбара - следы овец и коз. Везде. Старые, новые, одни поверх других. Почва глинистая, во влажную погоду сле­ды эти пропечатываются четко, как в пластилин, а потом, когда все высы­хает, они за­твердевают и остаются в таком «забетонированном» виде на многие месяцы.

Перевыпас здесь - ужасный бич, причина многих бед, но проблема эта просто не решается: Туркмения как-никак - ско­товодческая страна.

У

меня к скотоводству своя особая нелюбовь. Рельеф везде мягкий, пологие хол­мы или вполне проходимые скалы, поэтому, хоть и гоняют скот некими излюбленны­ми маршрутами, доступно для него все, полынь везде более–менее одина­ковая, все в равной степени пожрано и выбито; предсказать, где и когда появятся овечки с ко­зочками, практически невоз­можно.

Только приду в холмы, расставлю лучки, приколю их шпильками к земле, насторо­жу, затрачу на это время и силы, отой­ду, усядусь наблюдать, моля Бога, чтобы жаво­ронки мои прилетели сегодня именно на это место, как вдруг, в самый неподходящий момент, появляется из-за холма отара.

Выползает из-за кромки склона нечто пятнистое, мохнатое, движущееся распол­зающимся живым потоком, стекающим неотвратимо прямо в лощину, где мои лучки расставлены. Мне ничего не остается, как сесть где-нибудь на бугорок и сле­дить в бинокль, кто наступит в лучок, сбив насторожку, кто пройдет вплотную.

В первое время я пытался было безмозглых животных от лучков отгонять, но это только хуже: шарахаются из стороны в сторону. Плюс никакая особая активность не­желательна еще и потому, что пасут скот часто туркменские дети, которым лучки во­обще лучше не показывать: весь день потом отбою не будет. И вот в результате сижу беспомощно и безропотно, по–восточному приняв судьбу, как она есть, и рассматри­ваю в бинокль домашних братьев меньших. Сдохнуть можно. Сплошные шедевры.

Овцы все одинаковые лишь на самый первый взгляд, а как повнимательнее присмотришься - совершенно все разные (а козы и подавно). И физиономии у них разные, и характеры. Разглядываю их в бинокль, а потом отрываю его от глаз и вижу, что в пяти метрах от меня выстроились полукругом штук пять, а то и десять овец и с безапелляционным овечьим ис­ступлением смотрят на меня во все глаза. Я им: «Кыш! Дуры…»

Они шарахаются от меня, гулко топая по плотной земле, но им на смену почти сра­зу подходят и выстраиваются полукру­гом новые, И вот здесь я к ним вплотную уже без бинокля пригляделся, а как пригляделся, то чуть не помер со смеху.

Ты знаешь, мое излюбленное хобби - рассматривать бесконечную вереницу лиц и характеров в метро на встречном эскалаторе. Так вот с овечками - то же самое. Не в смысле, что люди в метро - как бараны, а в смысле того, что разно­образие об­разов в овечьем стаде вполне сопоставимо с разнообразием человеческих образов в метро. Причем типажи, как это бывает, когда замечаешь человеческие черты в жи­вотном, - на пределе гротеска, карикатурно, как в мультфиль­ме. Чего и кого я толь­ко не насмотрелся! Парад–алле, что угодно: от «Мисс Европа» до балашихинского «качка». Полный атас.

А ко всему этому великолепию еще и обслуживающий персонал: три пацана лет по десять - двенадцать; по–русски со­всем никак; едут на ишаках, за ними три алабая плетутся. Собаки вроде как бездельничают, но функцию свою знают, воз­вращают в стадо заблудших овец. Меня эти лохматые белые кобели как увидят, погавкают для отчетности шагов с десяти, потом подойдут вплотную, виляя пушистыми хвостами, и, если хозяева рядом, сразу ложатся и засыпают.

Подъезжают ко мне мальчишки на ишаках, молча рассматривают меня пять ми­нут, потом начинают трещать между со­бой по–туркменски. Я двоих сфотографиро­вал пару раз, они уехали счастливые, через некоторое

время появился третий, по­просил что-то не по–нашему. Понятно что, но я все равно жду, пока он объяснит, чего хочет («Чик–чик!»). И его сфото­графировал. Уехал. Прошла отара, я поплелся лучки заново настораживать, вдруг опять пацаны возвращаются вместе с кобелями, тара­торят радостно, тащат двух новорожденных козлят, чтобы я их тоже «чик–чик». Праздник жизни, окот: часто вижу в бинокль, как отстают от стада козы, рожают.

Вылупляется из козы в прозрачном пузыре эдакая штуковина, ни на что не похо­жая, мокрая, лохматая, на ногах не дер­жится и орет благим матом. Как рождается это нечто, трюхающий где-то сбоку алабай подходит и привычно ложится ря­дом с ним и со счастливой мамашей, которая неотступно тут же. Козленок орет первые тридцать секунд своей жизни, еще родиться толком не успел, а алабай лежит рядом, передергивает ушами от этих воплей и вздыхает устало, словно говоря: «Ну надоел ты уже, сил нет…»

Собирают таких новорожденных в мешок и навешивают на безучастно бредущего за отарой ишака. Плетется этот ишак, думая о своем, а весь воздух вокруг него в ра­диусе пятидесяти метров наполнен по–детски безоговорочно–свирепым блея­нием, беканьем, меканьем и совсем уже истошными от голодного отчаяния, какими-то лаю­щими воплями. Ничего не видно, не понятно, а подходит ишак, и оказывается, что у него с двух сторон через спину на перевязи мешки, из которых торчат эти первород­но–голодные носы, испускающие такие децибелы, что о–го–го.

А через несколько часов, обсохнув, это родившееся нечто превращается в очаро­вательного пушистого козленочка, как известно (по мультикам), резво играющего с птичками и бабочками на солнечной лужайке, а еще через полгода (если не отправят сразу в плов или в шурпу) этот козленочек превращается в самое страшное для зем­ной природы существо, способное жрать не только любую самую горькую траву, но и колючие кусты, нижние ветки и кору с деревьев (где они есть), а где ничего нет - вы­грызать корни из-под соленой земли, оставляя за собой поверхность, подобную Мар­су…»

КОЛЛЕКТИВ И ЛИЧНОСТЬ

…при­шлось работ­ать не покладая рук. Гром и стон стоя­ли в воз­духе от голос­ов и шума кры­льев миллион­ов птиц, собравшихс­я сюда на зимов­ье. Тучи лебедей, гу­сей, пеликанов и уток, затмевая солнце, носились в различных направлениях, на­полняя мою душу диким восторгом и необузданной радостью.

(Н. Л. Зарудн­ый, 1916)

– Я вы­пил снадоб­ье, кото­рое помог­ло мне обрес­ти способ­ность поним­ать язык птиц и животн­ых, но я дол­жен скрывать это от жен­щин. Если же ка­кая-ни­будь женщин­а узнает мой секрет, то я тотчас умру…

(Хорас­анская сказка)

«26 ноября. Дорогая Клава!

…Потратил два дня, выясняя ошибку глазомерного подсчета мелких птиц в стаях. Оценивал на глаз численность, а потом сразу фотографировал стаю, чтобы подсчи­тать количество птиц на слайде, спроецированном на стенку. Ре­зультаты очень хоро­шие: при размере стаи около ста штук ошибка - порядка десяти процентов (у Бохмера на грачах - существенно больше).

«12 декабря…. За сегодняшний маршрут отметил сто восемьдесят шесть стай двадцати семи видов. Везде стаи, стаи… Из единичных птиц, из десятков, из сотен, из тысяч. Крупнее, чем из нескольких тысяч, здесь пока не встречал; это все- таки не юго–западное побережье Каспия (где с Михеичем и с Бородой уток считали тысяча­ми: тысяча, две, три… десять… двадцать…), а обширные сухопутные пространства, здесь столь высокой концентрации пока не нахожу.