Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Полозов Сергей Александрович

Когда мы подошли, кри­ча, что мы рус­ские путешественник­и, люди вста­ли и загасил­и огонь. Од­нако еще в течение несколь­ких ми­нут они смотрели на нас испуганн­ыми, недоверчивым­и глазам­и…

(Н. А. Зарудн­ый, 1916)

«10 января…. В самой Кара–Кале, когда я возвращаюсь из поля, проходя пыль­ными улицами, вдыхая запах холодной пыли, прозрачного дымка из растапливаемых тандыров вперемешку с запахом горячего хлопкового масла, долетающим из-за по­беленных глиняных заборов, меня все рассматривают

как заморское чудо. Совсем маленькие туркменчата при моем приближении в панике кидаются с улицы за ворота в свои дворы или закутываются в подолы стоящих рядом женщин.

Те, что постарше, прекращают играть в лянгу и молча замирают, смотря на меня черноглазой чумазой стайкой. Когда я уже прохожу мимо, из уст самого смелого мне вслед раздается вопросительное и проверяющее: «Драсть?!»

Когда я на это оборачиваюсь и с улыбкой отвечаю то же самое («Здравствуй!»), их восторг (от того, что это странное су­щество еще и разговаривает!) прорывается нару­жу, и уже все начинают галдеть наперебой: «Драствуй! Драствуй!»

Одиночные дети, заигравшиеся на улице и застигнутые на дороге моим приближе­нием так, что уже поздно убегать, ни­когда не здороваются. Они молча смотрят на меня умоляющими черными глазами, чтобы я их не ел. Я их не ем.

Скромно–хулиганистые подростки в затертых пиджаках с неизменными комсо­мольскими значками на лацканах открыто дивятся и почти открыто ухмыляются.

Эмансипированные (в отсутствие поблизости мужчин) девушки в возрасте от шест­надцати до двадцати, в цветастых платках поверх сильных, рвущихся наружу черных волос (так и хо­чется потрогать рукой) и в длинных ярких юбках, идущие разноцвет­ной галдящей стайкой тропических птиц на работу в местный ковровый цех (где за тысячи человеко–часов кропотливой ручной работы создаются бесценные нацио­нальные ковры), приглушенно подхихикивают за моей спиной. Если я на это обора­чиваюсь, свирепо сдвинув брови, смех иногда мгновенно обрывается, но чаще неу­держимо выплескивается еще сильней из-под зажимающих рты ладоней.

Женщины за тридцать проходят сквозь меня холодными неподвижными взорами, не меняя выражения лица. Так полу­чается лишь у дочерей Востока. Потому что это не от кокетства. А от чего? Расплата мне, постороннему пришельцу, за традиционное место женщины в мусульманской культуре?

Подобная манера, практикуемая московскими модницами, вышагивающими специ­ально тренируемой походкой победи­тельниц и смотрящими на мир исключительно периферическим зрением, никогда не встречаясь ни с кем взглядом (подсматривая потом на заинтересовавших их людей исподтишка), выглядит по сравнению с наблю­даемым здесь лишь жалкой потугой непонятно на что.

Старухи–ханумки, в своих бесчисленных платках, юбках, цветастых шароварах по щиколотку, идут, галдя между собой и шаркая остроносыми туркменскими галошами, одетыми на босу ногу и подвязанными поперек ступни цветной веревочкой. Заслы­шав сзади мои угрюмые сапоги («клик- клик» - шагомер), кто-то из них мельком обо­рачивается, что-то без всякого испуга вскрикивает или, наоборот, вопросительно–на­стороженно замолкает. Остальные

на это тоже оборачиваются и при­тормаживают, чтобы я побыстрее их обогнал. Когда я прохожу, уважительно здороваясь, сзади еще некоторое время сохраняется рассматривающая мою спину тишина».

АЛЬБИНОС

Ха­тем тот­час сжег чер­ные пе­рья, опу­стил пе­пел в воду и, омыв­шись этой во­дой, стал покрыв­аться черным­и пятнам­и, а вскоре и во­все почерн­ел…

(Хорас­анская сказка)

«2 февраля…. На окраине Кара–Калы на проводах две стаи скворцов по триста и четыреста штук. В одной из них - альбинос (крылья и хвост белые, тело грязно–бе­лое). Как я среди туркменов».

НА ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ

По­том они накрыл­и семь дастархан­ов и выстав­или на них красные чаши, а на семь дру­гих дастархан­ов выстав­или чаши бе­лые…

(Хорас­анская сказка)

«18 февраля. Здорово, Маркыч! Как оно?

…Пройдя в маршруте тот или иной участок до намеченной себе где-нибудь впере­ди цели, или останавливаешься пере­вести дух, или присаживаешься на минуту осмотреться, или устраиваешь привал. Сегодня, миновав километры пологих мягких холмов, выстилающих центральную часть долины Сумбара, подошел к первым ска­лам в предгорьях и уселся по­смотреть, что и как.

Место особое: мягкие мергелевые породы холмов последней складкой упираются в скальные склоны Сюнт–Хасардаг­ской гряды. Между ними здесь небольшая ровная лужайка с изумрудной травой, вплотную к которой подходят светлые скалы, ниспадаю­щие пологими ровными пластами, словно пролитая на зеленую промокаш­ку сгущенка, застывшая шерохо­ватыми засахарившимися потеками. Здесь отчетли­вая граница двух совершенно разных местообитаний; меняется рельеф, почва, рас­тительность, а вместе с ними и птичий мир.

Как пограничник на этом рубеже - большой скалистый поползень - маленькая, вопреки названию, заметная шумная птичка; его энергичный булькающий свист про­катывается эхом далеко по ущельям. Он явно тяготеет именно к скалам и каменис­тым осыпям. Привычно отмечая его в типичном месте, вдруг замечаю, что две птицы заняты весьма особым делом - запасают провиант.

Два поползня из одной пары, самец и самка, хозяйничают на своей гнездовой тер­ритории, поспешно и деловито раз за разом, каждый по–своему, повторяя одни и те же действия, добывая и пряча жуков, у которых начинается весенний лет.

Весна, жуки полезли из земли, хлопотливо вступая из подземной личиночной в но­вую, взрослую, «жучиную» стадию свое­го существования, наполняя все вокруг своим жужжанием и прочей, столь заметной многоногой насекомостью. Оно и понятно: по­сидишь годик под землей, пусть даже дородно жиреющей, растущей личинкой, обра­дуешься потом солнышку и цветочкам вокруг… Для вечно жадных на еду птиц (полет требует энергии!) эти жирные жуки - желанная жужжащая жрач­ка, деликатес, на до­бычу которого не жалко потратить усилий.