Фасолевый лес
Шрифт:
9. Исмена
Эсперанса попыталась покончить с собой. Эстеван пришел к нам через заднее крыльцо и сообщил, что она опустошила целую бутылочку детского аспирина.
Я не поняла, зачем он пришел к нам.
– А почему вы не с ней? – спросила я.
Эстеван сказал, что с его женой сейчас Мэтти. Это она нашла Эсперансу и сразу же отвезла ее в клинику на юге Тусона, где, как она знала, у пациентов не спрашивают документы. Я как-то и не думала, насколько это важно. А, оказывается, если нет бумаг, то самые простые проблемы превращаются в
– С ней все будет хорошо? – спросила я Эстевана.
Откуда ему было знать? Но он ответил утвердительно: да, все будет хорошо.
– Наверное, им придется прочистить ей желудок, – сказал он. Создавалось впечатление, что вся ситуация хорошо ему знакома, в том числе и ее исход. Вероятнее всего, это была не первая попытка Эсперансы уйти из жизни.
Солнце село, и на небо вышла луна. У заднего крыльца нашего дома росло фиговое дерево – упрямое растение, которое никак не хотело выпускать листья. Тени от ветвей, напоминавших жилистые руки, легли на лицо и грудь Эстевана. Видно было, что нечто, сидящее у него внутри, готово вывернуть его наизнанку.
Он прошел вслед за мной на кухню, где я резала морковку и сыр, готовя на завтра обед для Черепашки.
Стараясь, чтобы руки не дрожали, я с усилием вонзала нож в оранжевую плоть моркови, придерживая разделочную доску.
– Даже не знаю, что и сказать, – проговорила я. – Любые слова кажутся глупыми, когда речь идет о жизни и смерти.
Эстеван кивнул.
– Вы что-нибудь ели? Может, вас покормить?
Я открыла дверцу холодильника, но он отрицательно покачал головой.
– Тогда, может, пива? – предложила я и, достав две банки, одну открыла и поставила перед ним.
Я уже в детстве поняла: любые проблемы кончаются тем, что женщины на кухне готовят для мужчин еду.
– У меня выбор невелик, – сказала я. – Либо я начну заталкивать в вас еду, либо буду болтать, пока не отвалится язык. Когда я нервничаю, то всегда полагаюсь на надежные женские традиции.
– Все окей, – сказал Эстеван. – Есть я не хочу. Говорите.
Я никогда раньше не слышала от него слова «окей». Работа в ресторане начинала портить идеальный английский Эстевана.
Его слова я приняла за предложение поговорить о чем-то не слишком важном, и тему выбрала соответствующую.
– Лу Энн повезла Дуайна Рея на выходные к свекрови. У них это что-то вроде регулярного семейного сборища, – сказала я, сделав слишком большой глоток пива. – Они все еще считают ее членом своей семьи. Хотя, конечно, Лу Энн никогда не ездит туда, если к матери приезжает Анхель, поэтому они договариваются заранее. Сейчас, конечно, проще, потому что Анхель уехал. Глупо все это, правда? Они католики, и не признают развода.
Я почувствовала, как заливаюсь краской.
– Вы ведь тоже католик, верно?
Но Эстеван нисколько не выглядел обиженным.
– В некотором роде, – ответил он. – Я католик по рождению.
– А вы подозревали, что она на это пойдет?
– Нет. Не знаю.
–
Я загрузила морковку в пластиковый пакет и отправила в холодильник.
– В моей школе был парень, – сказала я. – Звали его, по-моему, Скотти Ричи. Его считали гением, потому что он был тихий, носил толстые очки и понимал тригонометрию. Он убил себя в день, когда ему исполнилось шестнадцать, как раз тогда, когда все думали: вот, теперь Скотти научится водить машину и будет ездить на свидания к девочкам, и что прыщи у него уже скоро сойдут, и все такое.
И тут: бах! Его находят в сарае с электрическими проводами на шее. В газете написали, что это был несчастный случай, но никто в это не верил. Он, наверное, пять сотен проектов по электричеству сделал для «Четыре-Эйч».
– «Четыре-Эйч»?
– Ну, это такой клуб по интересам. Они там выращивают овец, что-нибудь шьют, шахтерские лампы делают из кеглей для боулинга. Я туда не ходила – это было платное удовольствие.
– Понятно.
– Может, в гостиной посидим? – предложила я.
Перейдя вместе с ним в другую комнату, я согнала кота с дивана. Когда Эстеван сел рядом со мной, мое сердце принялось стучать так сильно, что я испугалась – не будет ли у меня сердечного приступа. Чего Эстевану не хватало – так это еще одной женщины при смерти.
– Так вот никто не понял, что случилось со Скотти, – сказала я. – Но, как я думаю, все так вышло оттого, что у него никого не было. В нашей школе было несколько групп, с которыми ты мог общаться – в зависимости от твоего положения. Там были ребята из города, у которых отцы владели, допустим, магазинами. Их брали в футбольную команду и в чирлидеры. Были хулиганы, чаще всего мотоциклисты, которые на Хэллоуин рубили деревья. И были мы, то есть дети небогатых родителей, дети фермеров. Нас звали грязнулями или тупыми орехоколами. Главное правило было: никаких контактов между группами. Понимаете, что я говорю?
– Да, – отозвался Эстеван. – В Индии есть так называемые касты. Члены разных каст не имеют права вступать в брак и даже есть вместе. Низшую касту называют «неприкасаемыми».
– Но «неприкасаемые» ведь могут касаться друг друга, верно?
– Да.
– Так было и у нас. Тупые орехоколы были в самом низу этой пирамиды, но это было сообщество. Мы общались, приглашали друг друга на выпускной бал, на дни рождения. Правда, все было внутри группы. Но Скотти со своим электричеством и тригонометрией не принадлежал ни к одной из этих групп. Представьте, как если бы все животные на Ноевом ковчеге были парами, а одно животное – без пары.
Вдруг до меня дошло, что я болтаю невесть что. Мама назвала бы это «молоть языком». С полбанки пива я выпила в молчании, а потом продолжила:
– Со Скотти я все понимаю. Но ведь у Эсперансы были… У Эсперансы есть вы! Почему она решила вас оставить? Это нечестно.
Я вдруг поняла, что Эсперанса меня прилично разозлила. А интересно, Эстеван тоже на нее в обиде? Но спросить не рискнула. Мы сидели в полутемной гостиной, и каждый думал свою думу. Слышно было только, как мы глотаем пиво.