Фасолевый лес
Шрифт:
– Никаких пожертвований, – сказала я. – Просто хотела сказать вам, что вы меня провели через тяжелые времена. Я всегда думала, мол, если станет совсем уж туго, позвоню 1–800-Господу-нашему. Хочу, чтоб вы знали: вы стали для меня источником веры.
Операторша была в замешательстве.
– Так вы не собираетесь оформлять пожертвование?
– Нет, – ответила я. – А вы, случаем, не хотите оформить пожертвование мне? Сотню долларов или горячей еды?
– Я не могу этого сделать, мэм, – раздраженно ответила она.
– Не проблема, – произнесла я. – Мне и не надо. Особенно сейчас. У меня полный багажник огурцов и болонской колбасы.
–
– Не собираюсь, – закончила я. – Мы в расчете.
После того, как я повесила трубку, мне захотелось с песнями и танцами промчаться по ковровой дорожке коридора главной библиотеки Оклахома-Сити. Я как-то видела фильм, где какие-то дети ходили колесом по столам библиотеки, а библиотекарша гонялась за ними и шепотом призывала к порядку. Сейчас я себя чувствовала прямо как те дети.
Но вместо этого мы с Черепашкой принялись чинно рыться на книжных полках. Увы, книжки про квартиру старика Макдональда у них не было, а потому, подустав от детских изданий, мы отправились в справочный отдел, где хранились книжки с хорошими картинками. Больше всего Черепашке понравилась садоводческая энциклопедия с фотографиями овощей и цветов, названий которым не знали ни я, ни она. Она села мне на колени, и мы вместе принялись переворачивать большие блестящие страницы. Черепашка показывала пальчиком на растение, которое ее привлекло, а я читала название. Она нашла даже картинку с фасолевым лесом.
– Какая же ты умница, – сказала я. – Я бы ее пропустила и не заметила.
Без сомнения, так бы и случилось. Фотография была черно-белой, и растение выглядело немного иначе, чем в Рузвельт-парке, хотя надпись под фотографией гласила, что это именно глициния. Я прижала Черепашку к груди.
– Знаешь, кто ты? – спросила я. – Ты гений садоводства.
Я бы не удивилась, уже через пару дней услышав от нее слово «садоводство» – мне самой впервые довелось произнести его лишь несколько месяцев назад.
Черепашка была в восторге. Она принялась хлопать ладошкой по книге, отчего молодой человек за стойкой в тревоге посмотрел на нас поверх очков – книга стоила, наверное, не меньше сотни долларов и отличалась чистотой.
– Давай не будем бить книжку, – прошептала я. – Понимаю, это очень важная находка. Но постучи лучше по столу.
Она принялась шлепать по столу, а я шепотом читала ей про жизненный цикл глицинии. Оказалось, что глициния – это ползучее декоративное растение умеренных широт, пришедшее к нам с востока. Цветет оно ранней весной, опыляется пчелами и формирует стручки, похожие на фасолевые. Большую часть всего этого мы уже знали. Глициния и вправду относилась к семейству бобовых.
Но дальше пошло самое интересное: в книжке говорилось, что глициния, как и прочие бобовые, часто процветает на бедных, скудных почвах, и секрет ее состоит в так называемых ризобиях. Это микроскопические бактерии, которые живут в земле в маленьких клубеньках на корнях растения. Они добывают из земли азот и превращают его в питательное вещество, которым кормится растение.
Ризобии не являются его частью – это отдельные существа, но они всегда живут в союзе с бобовыми, будто подпольная сеть ячеек, незаметно пронизывающая все корни.
– Смотри, как интересно, – говорила я Черепашке. – Ты их не видишь, а они там есть. Целая невидимая система, которая помогает растению.
Мне очень понравилась
– У людей тоже так. У Эдны есть Вирджи, а у Вирджи – Эдна, у Сэнди – детский центр, и у всех нас есть Мэтти. У всех и у каждого кто-то есть.
Как я объяснила Черепашке, глициния худо-бедно обошлась бы и своими силами, но вместе с ризобией они творят чудеса.
В четыре мы отправились в здание Окружного суда Оклахомы, чтобы забрать документы об удочерении. Следуя указаниям мистера Армистеда, мы нашли большой светлый офис, где не меньше двадцати женщин одновременно печатали бумаги. Все вместе они производили страшный шум. У той, что вышла к стойке для посетителей, под розовым хлопковым блейзером бугрились могучие мускулистые плечи, а на голове красовалась полуотросшая перманентная завивка на прямых индейских волосах – ее тело явно стремилось вернуться в свое природное состояние. Узнав наши имена, она сказала, чтобы мы присели, потому что придется подождать. Я немного нервничала, хотя ни одна из них не выглядела достаточно важной, чтобы остановить процесс, который двигался к своему закономерному финалу. По сути, это была всего-навсего большая комната, набитая пишущими машинками, фиалками в горшках и фотографиями детей всех этих женщин. Они просто занимались своей работой… Но мне все равно было страшно показаться неуверенной, будто кто-нибудь из них сейчас увидит, как я ерзаю, вскочит и завопит: «Это никакая не мать, это – самозванка!» У меня перед глазами вставало, как все они, услышав этот истошный крик, вскочат со своих мест, отбросив стулья, и набросятся на меня, стуча своими высокими каблуками и шурша узкими юбками.
Мне срочно нужно было чем-то заняться, чтобы успокоить разгулявшиеся нервы. Я спросила, есть ли в здании междугородный телефон, на что мускулистая женщина кивнула головой и отправила нас с Черепашкой по коридору, в конце которого висел аппарат.
Я набрала Лу Энн. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем нас соединили, и когда это наконец произошло, то оказалось, что Лу Энн нервничает еще больше, чем я, что не помогало делу.
– Все нормально, Лу Энн, все хорошо. Я звоню за твой счет, потому что у меня кончились четвертаки. Но я коротенько, а то мы разоримся на телефоне.
– Да и черт с ним, Тэйлор!
Лу Энн моментально успокоилась, как только поняла, что нас не расплющило в лепешку в автокатастрофе.
– Знала бы ты, сколько раз за эту неделю я говорила, что готова отдать миллион долларов, лишь бы поговорить с Тэйлор. Так что счастье мне улыбнулось! Просто такое чувство, будто произошло все и сразу. Скажи, где тебя черт носит?
– Я пока в Оклахома-Сити, но уже собираюсь домой.
Несколько мгновений поколебавшись, я спросила:
– Так что там у тебя произошло? Ты решила пустить Анхеля обратно? Или собралась поехать жить в его юртле или как ее там?
– Анхеля? Еще чего. Не пущу, даже если ты мне заплатишь. Слушай, знаешь, что мне сказала его мать? Она сказала, Анхель хочет только того, что не может получить. Как только я решу поехать к нему в Монтану, он тут же решит, что я ему надоела. А еще она сказала, что я стою пятерых или шестерых таких, как Анхель.
– Его собственная мать так сказала?
– Ну, представляешь? Понятно, она говорила это все по-испански, поэтому я не все поняла. Только общую суть. Но в этом есть смысл, тебе не кажется? Как там говорится, нечего бросать любовь на ветер?