Фата на дереве
Шрифт:
И еще она думала, что вот, Генка пришел, можно сказать, с перепоя… Выглядел, во всяком случае, так. Как они в детстве боялись этого: и самого слова «перепой», и того, во что превращался их отец после выпитого…
А глядя на Генку, ей почему-то совсем не страшно.
Как она боялась пьяного отца – лучше об этом не думать! Как они забирались тогда в свое убежище, тесную кладовку, как жили там, уроки делали, стараясь не вслушиваться в пьяные крики и угрозы папаши.
Она вдруг вспомнила то, что все эти годы
Пистолет… Как пьяный папаша пришел тогда домой с пистолетом. Они еще до его прихода расслабились, уютно им было, сидели все вокруг мамы, которая тогда их самого маленького братца Пика вынашивала, и слушали «Битлз», про Джона Леннона говорили. Про то, как гения застрелил его фанат…
Песенка, песенка…
И тут пришел отец. И они все ринулись его встречать к входной двери… И там был еще дядька в военной форме. А у папы в руках – пистолет.
И Птиче показалось, что дуло пистолета живое. И что оно собирается кого-то из них сожрать. У этого дула был один глаз, он же рот, такое злобное жало, чтоб убить и высосать из убитого человека всю жизнь до капельки, если она в нем еще теплится.
Потом Птича внутренне отключилась… Так с ней бывало при полном ужасе. Организм спасался уходом далеко-далеко. В горячку, температуру, бред. И беда перегорала, забывалась.
Она долго горела тогда…
Почему мама столько лет терпела все это? Вот интересный вопрос. Ведь ясно было даже им, малым детям, обещаниям отца, данным после пьянок, верить нельзя. Он сам себе не верил. И маме не верил, когда она заверяла кающегося мужа, что прощает его в последний раз.
Все – сплошное вранье… И ради чего?
Ладно, зря вспомнилось. Теперь снова надо уговаривать себя забыть. Лишние воспоминания – лишний груз.
Так о чем это она?
О Генке! О том, что вот – он бухал. Да еще с дедом! Сколько же сейчас деду, интересно? Надо подсчитать… Почти девяносто вот-вот стукнет. И они, как два идиота, бухают! И дед еще после этого что-то там у себя на даче изобретает, как обойтись без электричества…
Ну и порода у них! Богатыри!
На этой жизнеутверждающей мысли тощий богатырь Генка показался на кухне. Свежий, без следов щетины, в чистой футболке Пика, глаза ясные…
– Ты зачем с дедом пил? – строго спросила Птича. – Деду нельзя! Ты соображаешь?
– Деду ничего не сделалось. Он пару стопочек только… Для расширения сосудов. Говорит, врачи рекомендовали. А я чего-то перебрал, – объяснял Геныч, жадно глядя на блины. – Да ты не бойся, Мухина, я не алкаш. А раз в год можно и поддать. Под настроение. Настроение у меня такое было вчера. Понимаешь?
– Все начинают под настроение, а потом втягиваются, – втолковывала Птича, подкладывая гостю
– Не, я не втянусь. Точно знаю. У меня сон плохой от бухла. Кошмары мучают. Не надо мне оно…
Генка ел – любо-дорого смотреть! Но и он не одолел всю гору блинов.
– Слушай, Мухина, пропадет ведь добро-то, – с сожалением вздохнул Геныч, сонно глядя на оставшиеся блины. – Знаешь, давай что сделаем? Давай ты сегодня к вечерку придешь к нам на чай. У нас чай из самовара, ты сама знаешь. Начальник, а не самовар! Такого вкусного чая ни у кого нет. Мы самоварище шишками топим… Сосновыми… Ты придешь со своими блинами, деду дадим. Он порадуется.
– Почему бы и нет, – согласилась Птича, подавая гостю чай, – приду. А то я тут без людей засиделась… Ты чай с лимоном или так?
– С лимончиком, – счастливо вздохнул сытый Генка и продолжал мечтательно: – А все же, Мухина, хорошо, что ты фамилию не сменила…
– А тебе-то что? – удивилась Птича, вставая, чтоб подать ему лимон.
– Мне ничего, – повернулся к ней Геныч с улыбкой, – просто тебе твоя подходит. И никакая другая…
И тут он поперхнулся, глядя на нее во все глаза…
– Мухина!!!
Птича даже не сразу поняла, что это с ним. Глянула через плечо, не оборачиваясь. Ему же лимон в этот момент на дольки резала!
– Кто это сделал, Мухина! – с выражением настоящего ужаса на лице спрашивал Генка.
И только сейчас она сообразила, о чем это он.
Забыла ведь совсем, что на ней открытый сарафан на тонюсеньких лямочках, не подготовилась к приходу гостя! И сейчас придется отвечать на вопросы, которые ей не ко времени.
– Отвечай, Мухина, – требовал Генка, вставая из-за стола. – Говори, кто это сделал, сейчас же!
Она изо всех сил крепилась. Не в ее правилах было реветь при чужих.
Генка подошел вплотную, обнял ее за плечи. Она стояла, опустив голову, чтоб он не увидел слез в ее глазах.
Он наклонился и заглянул ей в лицо.
– Мухина, Птича, скажи сейчас же! Откуда эти синяки у тебя на спине? Это он? Это Славик твой, да?
Она кивнула, не в силах произнести ни слова. И все-таки не выдержала. Разревелась.
Никогда еще, кроме самого раннего своего детства, не ревела Птича так самозабвенно. Прорвало.
Она ревела, прислонившись для удобства лбом к плечу своего давнишнего друга, а тот, совершенно растерянный, гладил ее по голове, нежно, словно боясь сделать больно. Гладил и приговаривал:
– Всегда он мне казался подозрительным. Возбуждал серьезные подозрения своим отшлифованным видом. Я его урою. Я ему не прощу. Это он… Это все время? Это часто было? Говори! Я все равно не отстану.
Птича перевела дух, пристроила голову поудобнее и ответила сквозь слезы:
– Так – в первый раз. Но он угрожал все время. Пугал.