Фата на дереве
Шрифт:
На веранде накрыли стол. Дед принес с огорода салат, пучок укропа, петрушку. Птича велела сварить яйца вкрутую. Нарезали полную миску салата, заправили душистым подсолнечным маслом. К блинам нашлось варенье. Приличный дачный ужин получился.
Чай из самовара и правда обладал чудодейственным запахом и вкусом. Птича чувствовала себя счастливой, как только в детстве бывало. Полный покой.
В минуты покоя ей всегда хотелось рисовать. Видимо, просыпалось стремление остановить прекрасное мгновение, как того требует творческая душа. Она достала из своей сумки-торбы альбом, карандаш и принялась вглядываться
– Будет у меня время, обязательно поселюсь на природе, – проговорила Сабина, быстро водя по бумаге карандашом.
– А что сейчас тебе мешает, детка? Ты же свободна в выборе, – поинтересовался Генкин дед.
– Что мне мешает? Надо подумать… Ну, скажем так… Мешал… Муж бы не согласился… Ему каждый день на работу надо. Пробки… И потом – пришлось бы жить у его родителей. У них дача огромная. Сюда бы ехать отказался… Да и радости никакой не было бы…
– И ты столько лет жила не по-своему. Так? – разозлился Генка.
– Да. Сейчас вижу: именно так. Тянула время. И, Ген, давай сейчас не будем. Все ж решено.
– Ладно. Прости, Мухина. Не будем, конечно. Все бы ничего – тебе жить. Но синяки твои перед глазами… Молчу. Все.
– А ты сам-то? Сам разве не тянул свое время непонятно на что? – обратился дед к внуку.
– Да. Сам тянул. И долго тянул. Что говорить.
– Как «что говорить»? Нет уж! Говори! Ты про мою жизнь все знаешь, а про себя молчишь, – вредным девчоночьим голосом велела Птича.
– Я, Мухина, был женат. По большой, чистой и бескорыстной любви. Так я думал. Смотри: ты взяла и вышла замуж… Что мне оставалось? Только полюбить. Глубоко и бескорыстно. На веки вечные.
– А я… почему мое замужество тебя побудило? Вот новости!.. – ошарашенно прокомментировала Птича. – Можно подумать, ты меня звал, а я отвергла…
– Ну, тут такое дело… Я в детстве был почему-то уверен, что между нами все и так ясно. Зачем нам лишние слова? Рыцарь защищал Прекрасную Даму чем мог. Что тут говорить. Рыцари абы кого защищать не берутся. Я полагал, что мы с тобой вырастем и поженимся.
Птича улыбалась совершенно дурацкой улыбкой.
Можно было, конечно, начать кокетничать, жеманиться, вопрошать, с чего это он все так решил… Но перед Генкиной откровенностью и обычной его детской открытостью все кокетство выглядело бы ужасной фальшью.
– Знаешь, я какое-то время тоже думала так, как ты сейчас сказал… Вырастем – и все… А потом… Может быть, мы сами не заметили, как выросли? И забыли себя? Подумали, что взрослым детские планы ни к чему?
– Нет, я так не думал… У меня планы были железные. Я просто не ожидал, что «жизнь внесет свои коррективы». Я прямо ошалел, когда узнал. Но что было делать, Мухина? Смирился. И потом встретил свою «половину». Милая такая, нежная, трепетная. Ну, думаю, ладно. Мухину теперь другой защищает. А мне досталась своя судьба. У нас же в семье такой настрой: верность до гроба. Да, дед?
– Да, Геннадий! – веско подтвердил дед. – Только мы пристально приглядывались к той, которой собирались хранить верность.
– Деда, не приглядишься… Не те времена.
– О! В самую точку! Тебе и не снилось, как повезло, – хмыкнул дед.
– У вас свое было, понятно. А у нас – свое. Короче, Мухина, я женился. И очень быстро понял, что оказался женат на жучке.
– На ком? На жучке? – не поняла Птича.
Дед засмеялся.
– На жучке. Жуки такие, знаешь, бывают? Грызут и грызут себе потихоньку. Так всю жизнь, грызя, и проживают. Вот я и жил с таким жучком. Милым, упорным в своем стремлении грызть.
Жучку я нужен был как объект для грызения. И – мало того! Такого, каким я давал себя грызть, жучку не хотелось. Жучок еще и переделывать меня стремился. Ежедневно и неустанно.
Я все делал не так.
Если я лежал с книгой – я делался подлым лентяем. А мне бывает нужно с книгой полежать. У меня в эти моменты лучше всего идеи рождаются, понимаешь?
Я, конечно, неудобный для совместной жизни. Я много зарабатываю, как ни странно. Но в остальном я чудовище. Я все теряю. Забываю вещи. Юбилейные даты. Разбрасываю носки. Одеваюсь не по протоколу. Мне нужна тишина иногда. Чтобы думать. Я не могу весь день, как канарейка, свистать «я тебя люблю»…
Вообще не знаю, как меня земля носит. У меня все неправильно. Не так, как надо. И мой жучок ежечасно мне об этом напоминал. Я поначалу даже как-то старался соответствовать. Не читал при ней. Слушал ее разговоры. Пытался даже в них участвовать как-то. По мере разумения… Но… Не пошло у меня… Не хватило выносливости. Не выдержал я, дед, испытания верности…
– Изменил? – ахнула Птича.
– Нет, Сабиночка, это он на мои пристрастия намекает. Это ирония, – вздохнул дед. – Я тут вчера ему фильм показывал. «Испытание верности» называется. Вот он и шутит так. А мы тогда, в пятидесятых, засматривались. Мы к жизни серьезно относились.
– И мы – серьезно, – вздохнула Птича. – Только она к нам не всегда серьезно относится.
– Вот послушайте, какие слова там в песне поют, – велел дед.
Зазвучала музыка. Знала Птича эту песню. Как и многие песни той поры – с детства на даче звучали они. Бабушка ставила пластинки. Имелась у них радиола…
Не забывай родные дали… [4]– Это Дунаевский, – сказала Птича.
– Слушай, слушай! – приказал дед.
4
Песня из кинофильма «Испытание верности», 1954 год, музыка И. Дунаевского, слова М. Матусовского.
– Не забывай, – улыбаясь, подпевали все втроем прекрасной песне… – Не забывай…
– Меня дед этой песней уже который день лечит, – признался Геныч.
– Помогает?
– Сама видишь. К тебе мыться пошел. Не к кому-то. О тебе думал.
– Спасибо, – засмеялась Птича. – Ты вовремя…
– Все и всегда в жизни происходит вовремя. Пока человек сам до чего-то важного не дойдет, не дозреет, оно и не случится, – подытожил дед.
– Это точно. Вот я дозрел. Сначала – до понимания, что с жучком всю жизнь не протяну. Или помру от постоянного грызения, или освобожусь.