Фатум. Том первый. Паруса судьбы
Шрифт:
Она была неотразима и тотчас заметна. Ее изумительные платья из атласа, шифона и шелка, ее прическа, уши, шея и руки, искрящиеся бриллиантами, были вершиной изысканности и совершенства. Многие, очень многие дамы кусали губы, полагая, что их туалеты по-азиатски тяжелы и вульгарны в сравнении с загадочной англичанкой.
Манеры ее были под стать нарядам: изящны, в меру беспечны и строги. На приемах она легко говорила, но более расточала улыбки, полные обескураживающей снисходительности и той учтивости, которой взрослые одаривают детей. И многие умудренные мужи тушевались, как лицеисты, вставали в тупик и, глухо раскланиваясь,
«Вот чертова баба! Свяжись с ней… попадешь как кур в ощип!»
С каким умыслом на брегах Невы леди Филлмор, никто не знал. Сама она отвечала просто: «Хочу посмотреть снега России, которые погребли великую армию Голиафа»12.
Однако, в салонах спорили до пота:
– Бьюсь об заклад: она фаворитка Великих Князей!
– и тут же «на ухо» журчало имя.
– Вот как! Первый раз слышим! Но это колоссально! Пирамидально!
– Ах полноте, сударь, время и стыд иметь! Суть надо знать, а уж потом «вокать»! Лучше меня послушайте, нынче-с провел время меж двух высокопревосходительств… признаюсь, сердца наши с графиней разбиты, но справедливость неумолима: с миссией она, господа, у нас, с миссией… Так сказать, невеста с приданым - засланная птица. Тсс!
– Однако!
– И по всему, секретная.
– Ей-ей, последние крохи собрал, из первых уст, так сказать…
– И что?
– А то, что остановилась она во дворце графа Нессельроде. Самого нет - в ставке с Императором… При ней компаньонка. Та тоже, шепнули, не из простых… Но это не суть, первостатейно другое: по всему, сия пташка завязана в узелок с лордом Уолполом. Слыхали, надеюсь, о таком?
– Новый посол Англии у нас в Петербурге? Тот, что сменил Катхарта?
– Он самый, господа…
– Вот так игра!
Однако, эта досужая болтовня оставалась за ширмой курительных комнат да душных спален… На поверку все были влюблены в леди Филлмор, боготворили ее и втыкали записки в шоколадные пальцы посыльных арапчат: «Премного просим… премного будем рады… ежели вы соблаговолите осчастливить наш дом…»
«Викториями» Аманда не пренебрегала, но при этом всегда ограждала себя удивительными шорами английского такта. Была мила, но учтиво сдержанна с тем «звоном шпор», что силился наскочить в знакомстве поближе, пока судьба не свела ее с синеглазым князем Осоргиным. Флотский офицер, капитан Алексей Михайлович Осоргин, служивший при графе Румянцеве, жил неподалеку от Фонтанки в славном особняке, где на каждом шагу ласкала око рос-кошь, но не скороспелая, а та особенная, с глубокими корнями, коя дается не «бешеным выигрышем», а «наследственным червонцем», переходящим из поколения в поколение. Единый сын в семье, он во главе грядущего наследства имел повадку широкую и гордую, но более того пылкую, любящую свободу.
В столице жизнь Алексея была бурной, кипучей, но силы и нервы тратились трезво, во славу Отечества; болел душою капитан за дело Румянцева, начатое еще незабвенными Григорием Шелиховым13 и камергером Николаем Резановым14, был предан ему без остатка, до мозга костей.
Зван на балы бывал часто, но выезжал «в год по обещанию», еще реже принимал у себя, как приговаривал сам: «Каюсь, други, до времени жаден стал;
И не капризы то были: дел у Российско-Американской Компании открывался край непочатый!
Но в сентябре случилось ему оказаться на балу у мецената Строганова, куда помимо иной знати приглашена была и американская миссия. Птенцов гнезда Вашингтона он видел и ранее - послы давненько, с июля, топтали мостовые Санкт-Петербурга в молитвенном ожидании решения его величества Александра.
Крепкий и свежий был сей народец, но шумный зело, под стать морской птице. Злые языки жалили: дескать, янки грубиянством полны, расчески в кармане не носят и не знают, в какой руке вилку с ножом держать. Однако на деле оказалось иначе: все знали - американцы не хуже других, а во многом и поравняться на республиканцев было не грех. От одного морщился Осоргин: уж больно горластые были «просители», перекликались во все горло, точно в лесу, трескали друг друга по плечам при встрече, трясли руки, будто оторвать хотели, и оглушали взрывами хохота.
Именно там, у Строгановых, князь впервые увидел леди Филлмор, и…
Он никогда еще не танцевал так ни с одной из своих пассий, как в ту ночь в банкетном зале у старого графа.
Музыка и ее глаза, блеск зеркал и ее волосы, тысячи свечей и ее грация околдовали князя, подчиняя ноги танцу, а душу - желанию быть непременно с ней, непременно долго, хоть до утра, хоть…
Когда отзвучал последний такт и разрумянившаяся анг-личанка, опомнившись, хотела сделать реверанс, он придержал ее локоть и тихо молвил, прилично склонившись к уху:
– Прошу, не покидайте меня, мисс. Умоляю, продолжим. Вы - само совершенство! Котильон15 тоже мой!
И вновь они закружились, прекрасные, как юные боги. Ноги, казалось, существовали помимо них и, раз начав, без устали исполняли с детства заученные движения. И все же Аманда высказалась:
– Вы слишком настойчивы, князь. Так не принято.
– Однако, сие волнует и вас, и меня?
– парировал он.
– Но мы не одни… - она не давала покоя пышному страусовому вееру.- Вы должны знать приличия, князь.
– Гости тоже,- офицер не отрывал от нее глаз.
– О Боже, к нам идут!
– Всех к черту!
– рука Алексея легла на ее талию.
Задиристо грянула мазурка, и Осоргин, сверкнув веселой улыбкой, сильным поворотом увлек ее в танец.
* * *
Минула неделя, следом другая, третья…
И они встретились вновь, все так же случайно, но теперь у Синего моста, что был перекинут с груди Исаакиев-ской площади на другой берег Мойки. Алексей возвращался из правления РАКа16 домой, когда услышал знакомое, теплое, женское, с акцентом:
– Вы так невнимательны, князь.
Он оглянулся и увидел ее. Аманда, прищурившись на редком осеннем солнце, сидела в лаковой коляске «визави» с открытым верхом и поигрывала упругим стеком. И опять его покорила ее уверенная, изысканная красота.
– Вы!
– он порывисто подошел и, коснувшись губами ее прохладной перчатки, замолчал, чувствуя, как перехватило горло, как вспыхнуло в груди и стало горячо и волнительно.
– Я тоже рада, что снова вижу вас… Хочу надеяться, не в последний,- в голосе ее были надежда и ожидание.