Фатум. Том третий. Форт Росс
Шрифт:
– Где приказчик?! – лицо Андрея напряглось. «Правильно Гергалов говорил: недаром сей черт, как береста на огне, крутится… Что-то кроется за ним… и в глазах всегда будто мыши бегают».– Где он?! – уже в голос прокричал капитан.
– А в чем дело? – остужно прозвучал за спиной голос Тимофея.– Чужие дела куда как ловко судить, барин. А взять хоть вас… где вы были, когда вершились убийства?
Последние слова прозвучали громко и зло. Тараканов, сжимая ружье, холодно смотрел в глаза капитана.
– Вы уж и рады к мелочи придраться,
– Но не мое.– Преображенский стремительно подошел к суперкаргу и схватил его за грудки.
– Ой, не буди лихо, пока оно тихо,– зловеще процедил Тимофей, но дрогнул под напором капитана.
– А ты зубами не скрипи, мне один бес, хоть до корней их сотри. И пока порог правды не спознаю, вопросы здесь задавать буду я. Постиг?
– Да клянусь, я не убивал. Не убивал!
– Не надо клятв,– Андрей разжал пальцы.– Мне нужна только правда. И помни, Тимофей, кроме меня тебе здесь никто не верит. А теперь,– Преображенский круто повернулся ко всем.– Слушай мою команду: вы двое направо, вы налево… Палыч со мной… Обыскать берег и найти мне Матвея, из-под земли, но найти…
Глава 4
У Чугина, как прежде на тропе, перехватило дух. Он тут же узнал эту белую шлюпку с «Северного Орла», что таинственным образом исчезла в ту ночь с фрегата.
Сделав два шага к ней, он едва не подавился криком: на корме виднелась чья-то нога, обутая в тяжелый черный морской сапог. Проклепанная медными гвоздями подошва в виде креста с массивным каблуком смотрела прямо на него. Лицо Кирюшки слилось по тону с цветом серой рубахи. В какой-то момент он ощутил горький хиновый привкус во рту – привкус тотального страха. Пальцы, испачканные ягодой, комкали конец поясного ремня, а медный крест на каблуке чудился прицелом, направленным в его грудь.
– Ляксандрыч, Ляксандрыч! Тама… там мертвец! —матрос бросился к Соболеву.
– Тише ты, дура! – плеткой стегнул ответ.– Здесь по воде на две версты голос летит. Не боись, мертвые не кусаются.
Соболев поставил в густую траву у ручья котелки, оглядчиво прикрыл их ветками и, щелкнув курком, бросил:
– Ну, где там? Веди, глянем.
Осторожно перешагивая через обросшие мхами лесины и валуны, они вышли к каменистому берегу, рядом с ко-торым, покачиваясь на мелкой волне, молчала белая шлюпка.
– Ну-к, подсоби,– Соболев, придерживаясь за протянутый ствол чугинской кремневки, свободной рукой ухватился за обломок весла, торчавший в уключине, и потянул на себя… Они едва не лишились чувств, когда из шлюпки вдруг выскочила и шумно бултыхнулась в воду большущая черная выдра.
С трудом оправившись от внезапного испуга, они вновь онемели, узрев открывшуюся им картину.
В
– Мать честная,– только и протянул потрясенный Соболев.– Хто б знал, что ему уготована така судьба.
– Влипли мы, дядя,– Чугин жалобно заскулил, теряя остаток воли. Он вдруг ощутил себя лишенным последней надежды на выручку из этой проклятой, молчаливой страны… Похолодевшее сердце его молчало, молчала и душа, а он только слышал плеск воды могучей, без горизонтов реки о пробитое днище шлюпки и боялся даже смотреть на этот черный сапог с задранным вверх каблуком. Он будто прозрел в предчувствии того, сколь недолго осталось ему задержаться в сем царстве живых, что ему никогда не видать ни своих берегов, ни теплых рук мамушки, ни родной луны на стогу и ни тихого говора деревенского счастья…
– Влипли мы… – вновь тихо простонал он и дернул за рукав Ляксандрыча,– скоро, поди, составим ему кумпанию, а?..
– Ох и сказал бы я тебе,– отмахнулся тот,– да не для тебя, гугнявого, самы нежны словца берегу. Ишь ты, глянь, плакса, горло-то у него как… от уха до уха ножом вспорото. Царство ему небесное, мученику… Выходит, брат, чухонец вовсе и не виноват… выходит, зазря грешили на него, хотя… пес с им. Ох и скрытный был мужик, не нравился нашим… Ну да ладно, чего уж тут… О мертвых плохо не говорят.
Соболев мелко перекрестился вместе с Кирюшкой и огреб свою черную бороду просмоленной рукой, точно собрался ее вырвать:
– И то верно, с мертвого какой спрос? Однако, схороним его, Кирюшенька, чтоб мыши с вороньем не вили гнезда в его костях. Не могу я уйти отсель, покуда христова долга не выполню. Только давай поскорей… Как бы не подвести его скобродие да самим не отстать…
Соболев, морщась от студеной воды, зашел в реку по пояс, чтоб было сподручней подогнать затонувшую шлюпку к берегу.
– Ну, тяни же, паря! – прикрикнул он на растерянного Чугина.– Вода-то, еть твою мать, аж под кожей продират, кости ломит! Ну, взяли!
Тяжелая шлюпка, как гроб, полный воды, медленно подалась вперед, сыро и хлюписто зашуршав днищем о прибрежный песок, когда шагах в двухстах рассыпалась галготней сорока. Ей шумно ответила другая, тревожно мелькнув белым боком среди зеленых ветвей.
Матросы замерли: судьба будто нарочно пытала их, опустошая и унижая душу страхом. Всё мужество, вся духовная крепость оказались вдруг соломенным щитом… Неизвестность – свои или чужие – растратила их силы. Ровно облупленные изнутри, они еще секунду смотрели друг другу в глаза, в которых уже читалась отметина приближающегося конца.