Фатум. Том третий. Форт Росс

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

– Мне отчего-то сдается, сударыня, что женская мо-да – это вечная борьба женщины между явным желанием эффектно одеться и тайным желанием раздеться. И еще я полагаю,– он без шутливой дурашливости в голосе, но с веселой искрой в глазах добавил: – Нет такой дамы, у коей хватило бы платьев, чтобы каждый раз не страдать дилеммой: «Что же мне надеть?» М-м?..

Она сдержалась от возмущения, чувствуя едкую соль его шутки, но через паузу, когда легкая досада в душе уступила место оценивающей улыбке, ответила в унисон взятому им тону:

– А в этих «уколах» что-то есть, сэр. Знаете, нашей сестре Господь уготовил не лучшую долю… Да,

да, не спорьте, это так, стоит ли перечислять? Женщина всегда стоит перед выбором: в мужчине, который нравится женщинам, она не уверена; с мужчиной, который не нравится, она несчастна. Я уже не говорю о мнении, как вы сказали, Andre, «пресловутого света»… Да и о самой сути нашего естества… Мужчина по своей природе хочет всего того, чего возможно добиться… Женщина – всего, чего добиться, увы, нельзя. Я, кстати, рада, что я не мужчина, иначе мне бы пришлось когда-то жениться на женщине, а это… —Аманда покачала головой и, отпив красного вина, подвела черту: – А вообще, женское чутье, кто-то метко заметил, есть результат многих веков жизни не думая… Ну а что касается моды,– она пристально посмотрела в его внимательную и теплую зелень глаз.– Модно только то, что ты носишь сам… И не модно, что носят другие. Впрочем, это тоже досужие женские мысли…

Андрей усмехнулся изящной самокритике мисс Стоун:

– Если нет недостатков, нет и достоинств.

Аманда никак не отозвалась на сей снисходительный комплимент. Такого он никогда бы не сказал мужчине. Почему же с женщиной никогда не говорят как с равной. И когда капитан стал выносить признательность за прекрасный вечер, Филлмор ответила кратким и колким:

– Нет ничего утомительнее, сэр, чем чувство постоянной благодарности.

Помнится, он тогда никак не отреагировал на эту едкую шпильку, а лишь учтиво склонил голову, чем окончательно обезоружил ее, настроенную далеко не на лириче-ский лад. Аманде стало стыдно за свой подчеркнуто ледяной взгляд и за то, что она совсем как юница мысленно уже обещала себе научить этого «русского капитана» уважать ее женскую честь – чего бы ей это ни стоило.

Голос памяти напомнил Аманде и иную встречу – встречу, когда их сердца впервые открылись друг другу. Схоронившись от колких взглядов и дождя под парусиновым тентом, они остались одни. Усталость, адское напряжение и постоянное беспокойство за своих людей так и сквозили в капитане. Он был пропитан ими, как губка водой. Джессика, сама ослабленная до крайности, насилу держала себя в руках, боясь сорваться, пытаясь сохранять душевное равновесие. Скрытый в земле костер слабо высвечивал их осунувшиеся лица и почти не проникал между сплетением ветвей над их головами.

Интуитивно Филлмор чувствовала и понимала его состояние: озлобленную молчаливость, рассеянность. Как ей всё это было знакомо! Она не сбивала Преображенского с мысли, словно не замечала его угрюмого молчания и по-давленности, когда он курил табак или прихлебывал кипяток. Сам же Андрей, обостренно воспринимая и улавливая каждый оттенок ее голоса, малейшее движение, был искренне благодарен своей спутнице за эту щадящую, благородную чувственность. Так они долго молчали, глядя на вороватое, точно испуганное тишиной мерцание рубиновых углей.

Капитан опустил ладонь с давно прокуренным чубуком на колено. Алое шаянье костра и пугливое безмолвие ночи действовали на него магически, заставляя зачарованно молчать, словно дух чащи вещал только ему слышимую тайну.

И

кто знает, что низал в эти минуты его слух?.. Быть может, огонь, ветер или сами звезды шептали и подсказывали ему, что он – их избранник. И что семя его правды не пропадет, а прорастет в сердцах тех, ради кого взята им сия безмерная боль, сия чаша мук и страданий, и даст в итоге зрелый, могучий колос, которым, быть может, насытится русский народ и не ляжет костьми в сырую землю.

А может, уткнувшись в ладони, он вспоминал расползающуюся под пером карюю вязь строк письма замерзающего на тракте Алексея? Вспоминал слепую, но чистую веру князя в его дворянскую честь, в пронзительность их офицерской дружбы? Думы эти, подобно червю, точили сердце… И мучительно было сознавать свою слабость, и тошно понимать, что ты оказался менее крепок и менее достоин, чем думал о тебе убитый друг, за светлое имя которого ты клялся отомстить, но ныне дрогнул и, трясясь за свою жизнь, боишься рискнуть постоять за безвинно пролитую кровь…

Но когда ее тонкие пальцы тронули его руки, а сырая щека прижалась к обросшему щетиной лицу, Аманда услышала тихое, но заветное, чего ждала уже очень давно.

– Прости, даже не знаю… – голос его был сиплым и рваным, как истерзанный ветром звук гобоя.– Мне хотелось давно сказать тебе много нежных слов… Но, похоже, океан лишил меня такого дара…

– Т-с-с! – она горячо прижала Андрея к себе и, неж-но касаясь ладонью его лица, сказала: – «Чтобы написать любовное письмо или объясниться… стоит начинать, не зная, что собираешься говорить, и заканчивать, не зная, что сказал»³⁴. У тебя всё так же… Значит, ты на правильном пути, то есть…

– То есть что? – Андрей несмело обнял ее плечи.

– Я могу… попросить тебя? – Аманда тихо, совсем как ребенок, взволнованно вздохнула, теряясь быстро придумать тактичный ответ.

– Надеюсь, это не маленькая просьба? – помог ей вопросом капитан.– Право, их столь трудно исполнять мужчинам. Джессика…

Она опустила голову, плечи поникли, и Преображенскому стало жаль ее, но одновременно и крайне неловко, потому как интуитивно капитан чувствовал, что сам он у нее вызывает гораздо большую симпатию, чем его поведение и слова. Не находя выхода из сложившейся глупой ситуации, он не нашел ничего лучшего, как предложить ей выпить кружку плиточного чая, и поспешно полез было в подсумок за сахаром, но ее отказ от помощи явно задел его самолюбие. Скрестив руки на груди, он с внутренним раздражением наблюдал, как Джессика сама зачерпнула дымящийся чайный настой и, развернув обтрепанную салфетку, достала маленький осколок от сахарной головы. В глазах Преображенского загорелся ироничный огонек, ее категоричная самостоятельность и резкое «благодарю, не стоит – я сама» смешили и раздражали, как скрежет гвоздя по стеклу.

– Мисс Стоун,– не меняя положения, окликнул он строптивую американку,– позвольте полюбопытствовать? Вы всегда придерживаетесь этих правил… или только со мной пытаетесь быть оригинальной? Ну-с, что же вы молчите? Ах, да, горячий чай, понимаю… Ну так поймите и меня. У вас одни жизненные принципы, а у меня другие. Не знаю, как у вас, республиканцев, а у нас в России дверь женщине открывают мужчины, коробки и саквояжи подносят тоже они, и дрова колют, простите…

– У нас это делают тоже не лошади, сэр,– отрезала она и уткнулась в кружку.