Фатум. Том третий. Форт Росс

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

– Знаешь,– Аманда вновь тронула его вопросом.– Мой отец как-то сказал: «Когда я был молод, мне казалось, что деньги – это главное в жизни; теперь же, когда я стар,– я это знаю. Лучше быть богатым, чем бедным, но свободным. Собственно, свободы, как таковой, и нет… Свободны лишь самоубийцы либо сумасшедшие. Зато богат-ство дает шанс для власти, для относительной свободы и личного умиротворения.» Вот так… А может быть, свобода – это лишь миф?

Андрей остановил вопрос поцелуем. Но даже самые нежные ласки только ненадолго смогли отвлечь их острое желание говорить и слушать друг друга.

– О, мисс, вы хватаете меня за горло своими вопросами,– поддел он ее игриво. Аманда тихо засмеялась:

– Боже упаси! Отчасти, только отчасти, мой капитан. И всё-таки? – она соблазнительно прикрыла губы тяжелой прядью

волос, не давая ему отступное.

– Денег надо иметь ровно столько, чтобы не быть зависимым, нищим и оскорбленным. А свобода,– Преображенский повел бровью,– пожалуй, твой отец прав. Я тоже считаю, что свобода – это только при рождении дитя. А потом появляется платье зависимости.

– А как вам, сударь, идея равенства Франции?²⁴

– Бред. Равенство есть только перед законом…

Аманда в душе подивилась категоричности его суждений, но спорить благоразумно не стала, зная на опыте, что это лишь подольет масла в огонь. Темы политики жгли и ее душу, но сейчас, в теплой колыбели его объятий, утомляли.

К тому же бесконечный, изматывающий конфликт с собою, груз тайного умысла, коий она носила в груди, не давал ей права на искренность и ответную откровенность.

Она попыталась ненавязчиво сменить тему, мягко коснувшись ладонью его губ, но Andre был явно в ударе. Ее вопросы, забытые среди грубой матросни, разбудили в нем интерес, и он горячо рассуждал:

– Задумайся сама: свобода, равенство, братство… Боже, как высоко, как красиво звучит! Какой пафос! Но при этом все эти три химеры²⁵ придумало человечество. Правда есть Бог, дорогая. И только в нем можно искать истину и ответ. А как известно, Господь леса не ровнял, во всяком случае, так у нас говорят, ты согласна? Впрочем, мы все эгоисты, что тут еще скажешь… И потом,—Андрей задумчиво усмехнулся,– если где и может случиться свобода, так это в Европе или у вас, в Америке. Свобода —сие прежде всего добровольный отказ от чего-то… У нас же, в России,– это бунты и кровь, дикое поле, татарская скачка, всё ломать, всё крушить… Так было не раз со времен Ноя…²⁶ и на Дону, и в степях Урала…²⁷ Россия богата на сей счет… Но полно об этом, право, сии вопросы весьма сложны и мучительны… Где отыскать ту золотую середину, ту шаткую, тонкую грань?

Андрей замолчал, но тут же спохватился, коснувшись рукой ее ног.

– Ты совсем замерзла, Джессика. Твои ноги – они совсем мокры от росы…

И хотя она запротестовала, он быстро протянул руку и, подцепив свой плащ, бережно завернул их.

Аманда силилась улыбнуться, но у нее ничего не получалось. Она вновь была поражена его искренностью и заботой о ней. Конечно, он не был столь искушен, как она, в тонких галантных играх… В этом искусстве капитан был ей не ровня. Но с ее терпением и его искренной жаждой быть рядом с нею сей досадный барьер можно было преодолеть. Во всем остальном, как ей казалось, они походили друг другу, более того, Andre чем-то неуловимо напоминал ей князя Осоргина, память о котором хранило ее женское сердце. И если капитан Преображенский в чем-то и не был так тонок, как Алексей, не столь преуспел в лощеной изысканности светского тона, то в мужественности, храбрости и достоинстве офицера ему уж никак нельзя было отказать. Пожалуй, именно за эту грань ее сердце и было открыто Преображенскому. Он был готов служить ей по-рыцарски, до самозабвения, оставаясь при этом мужчиной, имеющим свой характер и мнение.

Глава 6

Задыхающийся от бега Палыч почувствовал выступивший на лице обильный пот, когда узрел в рябой листве мелькнувшие две тени.

– Батюшка, стерегись! Вон оне!

Преображенский, тоже уловив движение в зарослях ивняка, вскинул пистолет, одновременно притирая своим телом денщика под защиту скалы.

– Не ори, и так в ушах звенит! – прошипел он в ухо старику, но в следующий момент, за два бешеных удара сердца до того, как палец готов был нажать курок, Преображенский опустил пистолет.

Из густого подлеска, что тянулся кудрявым зеленым воротником вдоль берега, расплескивая воду и скрипя дужками котелков,

выбежали Соболев с Чугиным.

– Где вас черт носит?

– Вашескобродие… позвольте доложить… тамось! —Ляксандрыч с багровым от возбуждения и бега лицом пытался докричаться до капитана новостью, но рубящее, как удар палаша: «Срочно в лагерь! Готовить плот к спуску!» —заставило матросов подавиться своей бедой и броситься выполнять приказ.

* * *

Аманда приподнялась на локте, приглядываясь к голубым цветам, что клонили свои нежные головки под теплыми ласками ветра; их цвет напоминал генцианы, что росли в горах, которые окружали родовой замок Филлморов. Как ей сейчас хотелось закрыть глаза, а проснувшись, вновь оказаться дома. Привычным движением надеть на еще теплые ото сна ноги «сарацинки»²⁸ и, не дергая шнур сонетки, самой подойти к огромному резному трюмо и всласть насмотреться в зеркало. В его трехстворчатых «крыльях» золотистыми листками отражались бы догоравший ночник, тяжелая, красного дерева мебель и гобелены со сценами охоты и рыцарских крестовых походов. Рядом с застекленным эркером²⁹, что подобно бушприту³⁰ корабля выступал вперед, была бы видна потемневшая от времени шифоньерка, перламутровые змейки инкрустации которой с детства будоражили ее воображение своим затейливым мавританским узором. Но больше всего Аманда сейчас мечтала о своей кровати, покрытой вишневым камчатым одеялом, с белыми, как снег, простынями, пенные кружева коих едва не касались дубового паркета…

«Ты молода и еще не знаешь, как нужно заботливо обращаться со своей внешностью, как пользоваться тем, что даровано тебе Небом,– вспомнились ей слова бонны миссис Арден Миддлтон, которая зорко присматривала за прислугой, когда та занималась утренним туалетом юной госпожи.– За твоими волосами нужен уход, как и за кожей лица… Придет время, и ты обучишься тонкому умению леди подчеркивать красоту своих прекрасных глаз и губ… Но заботиться о сем надо смолоду…»

Аманда расстроенно вздохнула, проведя ладонью по нежной коже своего бедра, шеи… «Ах, юность… Это единственное богатство, чем мы не дорожим, когда нам еще нет двадцати». Как бы ей сейчас хотелось послать грума³¹ распорядиться запрячь прогулочную коляску, или, краше, отправиться верхом вместе с Andre на Буковые Холмы, где в звоне ручьев и щебете птиц прошло ее беззаботное дет-ство. Она вспомнила свою черную амазонку с голубой газовой лентой на шляпке, шотландскую тонкую сетку, под которую при скачках убирался тяжелый узел волос, гибкий тисовый стек³², свои высокие, на долгой шнуровке сапожки с миниатюрными золотыми шпорами, охотничий гвалт собак, выводимых из псарни отца, и подумала, что ее возлюбленный смог бы это всё по достоинству оценить… Увы, сегодняшний день, кроме двух оставшихся платьев и полуразбитых туфель, уже ничем не мог быть украшен.

Глядя на свое лежащее на песке платье, Аманда вдруг рассмеялась, вспомнив, как оно предательски разошлось по шву, когда они вели серьезный разговор в ее каюте, вспомнила и другую беседу, вызвавшую тогда в ее душе интерес:

– Le grand monde³³, как воздух: он необходим для нашего дыхания,– убежденно говорила она.

– Но согласитесь, недостаточно для жизни,– с иронией отвечал Андрей и, отшучиваясь от ее возмущения, резонил: – Положение в свете требует известного декорума, мисс. А нам, морякам, трудно угнаться за модой, за новым силуэтом жилета, манжет или пуговиц…

– А как вы относитесь к моде? – Аманда с готовностью ухватилась тогда за возможность узнать его вкусы, устав от морской качки и капитанской суровости.

Этот вопрос, казалось, поставил Преображенского в тупик. Он недоуменно качнул плечами, пыхнул трубкой, а потом, к удивлению Джессики, уточнил:

– К женской или мужской?

– Ну, скажем, к женской…

– А вы не обидитесь, мисс? – изрек он великодушно.

Ее губы чуть тронула улыбка, и капитан, как тогда показалось Аманде, впервые заметил, какой они красивой формы. А потом он шепнул ей в самое ухо, наливая в бокал вина: