Фатум. Том третий. Форт Росс

Воронов-Оренбургский Андрей Леонардович

– Однако плохо помирать вот так, мужики… не знамо где,– проронил Соболев.– Ни свечи за тебя в церкви, ни молитвы не прочтут… Я б не желал такой смерти, как у Матвея… Душа-то его многогрешная – тьфу, тьфу! – поди бродит сейчас вокруг нас? – боцман перекрестился, бледнея лицом, а денщик сиплым голосом вставил:

– Она-то, душа евонная черная, может, и рада на Божий суд, братцы, ан нет, дорога-то где?

– Ну будет, не мороси,– Тараканов зло хрустнул пальцами.– И так на душе погано. Бегать зайцем от индеанов дольше я тоже смысла не

вижу… Да и его скобродие это понимает не хуже нас…

– Эт точно,– согласно закивал головой Палыч.– Все эти передыхи из-за этой чертовой бабы. Свалилась она на наши головы, ведьма… А теперь упырицей присосалась к Андрею Сергеичу… Ох, сразу не пошло у нас, ребятушки, баба на корабле – эт…

– Да ладно по одному месту сто раз ходить! Метешь языком, как метлой. Теперь-то уж чо? Там, вниз по реке,—Тимофей махнул для убедительности рукой,– думаю, в дне пути, а то и ближе, мериканец стоит. Чо тут еще скажешь? Зверем иль птицей, но проскочить мы туда обязаны, иначе…

Свербящий, тоскливый волчий вой поставил точку в их тихой речи. На краю скалы показался поджарый, с задранной мордой силуэт хищника – он отчетливо был виден, точно выведенный резцом, на фоне звездного неба. Беглецы без тени любопытства иль беспокойства вслушивались в унылый вой – эта лесная песня слишком долго сопровождала их. Она не отличалась разнообразием и была такой же древней, как шелест моря или клекот орла.

– А вдруг это душа Матвея приняла ново обличье? —вспугивая тишину костра, прохрипел Палыч и вновь наложил на себя крест.

– Да заткнись ты, покамесь хребтину тебе о колено не переломил! – сквозь зубы глухо прошипел зверобой.– Два-жды не умирают. А на оборотня вашего я и так серебряну пулю извел… Спите, служивое племя, я покуда дозорить буду.– Его перепачканный смолой и сажей котелка большой палец взвел тугой курок длинноствольного ружья.

Глава 5

Где-то далеко на востоке, в горах, слышались раскаты грома. С реки крепко тянуло сыростью. Небольшое пламя костра, скрытое от чужого глаза густой плетенкой, временами приплясывало на ветру. С неба иногда срывались тяжелые капли и, падая в костер, злобно шипели ужом, точно пытались о чем-то дошептаться с примолкшими странниками.

Андрей снова подбросил в костер валежника и, прижавшись к Джессике, тщательно подбил под ногами плащ, чтобы лучше сберечь тепло.

Аманда, уткнувшись в его плечо, молчала. Перенапряжение сил не давало уснуть.

– Andre,– еле слышно сказала она,– ты не спишь?.. Как ты себя чувствуешь?

Он ответил не сразу:

– Да так… просто жутко устал. А ты?

– Думаешь, твой, тот молодой матрос, утонул? —вместо ответа задала вопрос Аманда.

– Не знаю… На все воля Божья… Он тоже, как и ты, боялся реки, хотя и отлично плавал.

– Ты… считаешь, что все эти беды из-за меня? Я слышала сегодня обрывки разговора матросов… Женщина на корабле… Ты полагаешь, что здесь есть связь?

– Да

уж конечно не совпадение,– грустно усмехнулся он.– Но выбрось это из головы. Случившегося не воротишь. Если бы не приказ и смерть Алешки, видит Бог… я бы не мучил людей и себя… Знаешь, иногда мне кажется, что щепотка мышьяка или пуля в висок – это лучшая награда за все ошибки и промахи.

– Andre!

– Успокойся, душа моя. Ты же понимаешь, я не по-смею сделать этого.

– Пока не выполнишь приказ?.. А я? Я тоже твоя ошибка и промах? Не кажется ли тебе глупым терпеть все эти лишения? Умирать за громкие слова и понятия?

– Нет.– Он крепче прижал ее к себе.– Каждая вещь имеет свой порядок. Если нет святых идеалов, жизнь бессмысленна.

– А мне всегда казалось, что я всё-таки что-то значу для тебя… А выходит, чтобы избежать равнодушия или снисходительных «шпилек» в свой адрес, не надо ничего делать, думать… Не надо ничего говорить.

– То есть быть ничем?

– Вот-вот,– Аманда тяжело вздохнула.– Только то-гда у тебя и не будет врагов, либо… – она помолчала,—полюби себя… Тоже, кстати, верный способ. Всё верно, Andre: Бог, сотворив людей, не дал им бессмертия, оставив лишь смерть. Вот поэтому люди в меру своих сил, притязаний и строят свою жизнь, перешагивая через…

– Зря ты так…

– Женщины на войне, в походе – всегда тяжкое бремя.

– Только не ты.– Андрей внимательно посмотрел ей в глаза.– Не во гнев будет сказано тебе… Ныне нам всем не до пустяков. Почему же не жить как-нибудь без ссор, без обид, без мелочных выяснений? Или старая дружба уже не в чести?

Боле они не разговаривали, просто сидели у пляшущего огня, прижавшись друг к другу, промерзшие, сирые, полуголодные, и поднимались с нагретого лапника лишь чтобы подбросить новую порцию дров. Аманда старалась скрыть от капитана свой страх, свою усталость и раздражение. Ей было тяжело смотреть на Андрея. Лицо его крайне осунулось и посерело, острая боль в груди от пули Митрофана напоминала о себе при каждом движении.

С приходом темноты ветер усилился. На западе в сажевых кучевых облаках разгляделся разрыв. Начинавшийся было дождь выдохся, но с зеленых ветвей деревьев еще срывались крупные капли, а временами резкий порыв ветродуя с реки стряхивал с листьев настоящую купель.

Мало-помалу одежда их высохла, насколько сие было возможно.

Холодная пауза молчания и зародившейся отчужденности затягивалась, и Аманда уже крепко пожалела, что не смогла притупить остроту своего языка. Глядя на высвеченный огнем профиль капитана, она вдруг ощутила острое чувство вины перед ним. «Зачем обманывать себя?.. Зачем всякий раз рвать нить нашей теплоты, чтобы позже всякий раз пытаться связать ее? Ведь я готова… готова пойти за ним хоть куда… навсегда отказавшись от всех привычных удовольствий прежней жизни. Всё это так, мишура, пустое… в сравнении с тем настоящим чувством, кое соединяет и роднит женщину с любимым мужчиной».