Фатьянов
Шрифт:
Они звали Татьяну Давыдовну, как судью и критика, и она бежала из кухни, утирая руки о передник, чтобы независимо судить и профессионально критиковать.
И как друзья-однополчане ни упражнялись в полемическом острословии, а в том же феврале написали несколько веселых песенок, замечательных по своему светлому колориту. В соавторстве с Фогельсоном появились «Разговорчивый минер» и «Золотые огоньки» — песня об одесских моряках для фильма «Голубые дороги». Этот ныне забытый фильм был снят на Киевской киностудии.
Не горюйте, ненаглядные невесты, В сине мореТогда же была написана «Песенка о начальнике станции». Это не только маленький рассказ о жизни небольшой станции, где начальник — милая девушка. Это еще и документ, содержащий приметы времени, когда на станциях проводники и пассажиры выбегали за кипятком с тяжелыми оловянными чайниками. И снова лирика: и моряки, и станционные рабочие — все были влюблены. И композитор с поэтом были влюблены. Эти песни Василий Павлович преподнес жене в ее тридцать пятый день рождения в хмуром ленинградском марте.
А в апреле вновь Алексей Иванович с Галиной Николаевной навестили друга, чтобы поздравить его с сорокалетием. Как это мало — сорок лет!
Но для кого-то — это вся жизнь…
3. «Вирши Фатьянова…»
В 1947 году Союз композиторов объявил конкурс на лучшую песню к тридцатой годовщине революции.
В том же 1947 году к мирной жизни вернулось восемь с половиной миллионов демобилизованных солдат.
И поэт с композитором решили представить на конкурс цикл песен. «Возвращение солдата» — так сначала назвали они цикл. Когда же были написаны шесть песен, то оказалось, что получился современный русский эпос. Герой-победитель, возвращение его на родину, преодоление себя и житейских трудностей, продолжение рода — вот что было их смыслом. Песни соединялись в сюиту стихотворными связками. После обычных споров произведение назвали эпически — «Сказ о солдате». О том солдате, который возвращается.
Послевоенная судьба мужчины, его внутренняя жизнь, отличалась от проблем «потерянного поколения» Ремарка и Хэмингуэя. Как и сам поэт-солдат, его герой не считал себя потерянным в этой жизни. Да и любой русский солдат ли, каторжанин, не мог в страшный момент не воскликнуть: «Черный ворон, я не твой!». А после миновавших трудностей он восклицал: «Ожил я, волю почуял!». Но первая песня цикла «Шел солдат из далекого края» все-таки была грустна. Человек шел с войны в полную неизвестность. Как она напоминает своим настроением знаменитую песню возвращения «Славное море священный Байкал»! Хотя, этот славянин ХХ века — не арестант, он идет домой не с каторги, а с праведной, добровольной военной поденщины. И не с Востока идет на Запад — наоборот. «Черногорка, старушка седая, Залатала солдату шинель…» словно вторит старинному: «Хлебом кормили крестьянки меня, Парни снабжали махоркой». «…Он вернулся, не тронутый пулей» подтверждает «…пуля стрелка миновала». Солдат идет через Европу, Карпаты, Украину — это было бы триумфальным шествием победителя. Но «…и невольные слезы блеснули, Хоть при людях рукой утирай». И родина, лежа в руинах, отвечала на его невольные мужские слезы по-матерински радостно: «Твоя земля, омытая слезами, Тебя давно, родимый, заждалась».
Во второй песне сюиты, «Расскажите-ка, ребята», солдат пересмеивается с деревенским девушками, не жалуется на военные трудности — шутит на вечную тему близящейся свадьбы.
Третья песня — «Колыбельная». «Солдатский сын — отца не посрамит» — говорит герой о своем первенце.
«Поет гармонь за Вологдой» долго пели сестры Лисицыан своими теплыми высокими голосами. Это — веселая,
Чудо, как хорошо!
Пятая, и последняя песня цикла — «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» снова, как и первая, оказалась невеселой, что не прошло бы мимо постовых критиков. И тогда была написана шестая песня, подобная гимну: «Славься, славься, край чудесный…», «Славьтесь, родины герои…», «Славься, славься, русская земля…». Назвали ее «Величальной». Василий Павлович аранжировал мелодию подобно «Славься» Глинки: с колоколами, хором, соборными переливами. Для эпоса — достойное, величественное завершение.
Одним из первых исполнителей «Сказа о солдате» был солист Малого Оперного театра Сергей Шапошников. Василий Павлович был доволен, но мечтал о том, что цикл исполнит проникновенная Клавдия Шульженко. До этого они с певицей встречались в работе всего один раз. Василию Павловичу запало в душу исполнение Клавдией Ивановной замечательной его песни «Вечер на рейде». Еще в 1943 году они с молодым Фатьяновым написали песню «Россия», и композитор предложил ее певице. Репетировали в гостиничном номере «Москвы», там же состоялась и премьера…
И вот, спустя четыре года, в том же гостиничном номере начались репетиции. Певица отрабатывала каждый жест, мимику «проницала». Аккомпаниатор Раиса Барановская уставала страшно. Царица эстрады милостиво позволила композитору присутствовать на своих репетициях. И он в своем же номере сидел тихо, как прилежный школяр, с волнением глядя на то, как вживается в песню Клавдия Шульженко. Вместе с ней он переживал свои песни в роли зрителя. Он в который раз уже был покорен ее стилем и своеобразием ее музыкального спектакля.
В ноябрьские дни 1947 года «Сказ о солдате» прозвучал в Центральном доме работников искусств.
Большая пресса тут же отозвалась.
Вся суть газетно-журнальных публикаций сводилась к восхвалению композитора и уничижению поэта.
«…Сказ о солдате» производит на меня неравноценное впечатление…», — выступал на одной из дискуссий того времени музыковед Леви. «… Главная беда лежит в тексте. Вирши Фатьянова производят на меня тягостное впечатление, и очень досадно, что Василий Павлович пишет на эти тексты». Разумеется, Леви написал бы лучше!
Алексей Иванович не мог и не хотел понять, за что его «загоняют».
— Алеша, выпей сердечных капель… — Забирая из его рук газету, мягко советовала Галина Николаевна. — Зачем ты читаешь всякую макулатуру? Почитай лучше Пушкина…
— Какое сердце! Сердце… Это, Пусик, пройдет… — Отмахивался он от капель и, свернув газету в трубочку, нервно постукивал ею по ладони. Жена вдруг увидела совсем другого Алексея: чужого, сурового, окаменевшего, отлетевшего за неведомые ей пределы бытия. Не то взрослого, не то старого — иного. Бесплотного. Она увидела его как сквозь прозрачную стену, разделившую их навсегда. Он был здесь с ней и не было его. Женщина не успела осознать этот миг провидения — она не успела ни испугаться, ни удивиться.