Фатьянов
Шрифт:
Постепенно удары газеты о его ладонь становились все ритмичней. Вот он уже мурлычет какую-то мелодию и возвращается на землю…
Сердце — это пройдет. Песни, полные сердечности останутся.
Однажды Алексей Иванович сказал одному из друзей о том, что никто не может знать, будет ли песня популярной. Здесь действуют законы природы и человеческого духа, непостижимые рассудком.
Однако, к вывертам советской критики общество привыкло еще со времен Пролеткульта. А сюиту «Сказ о солдате» уже начал репетировать Краснознаменный ансамбль имени Александрова с гениальным вокалистом Георгием Виноградовым.
Аленушка
1. Ожидание
В туберкулезном диспансере для москвичей, в архиве личных карточек состоящих на учете больных, лежала нестарая история болезни Галины Калашниковой. Войдя в совершенные лета, Галя прослушала беседу вкрадчивого, дипломатичного доктора о женской своей судьбе. Доктор знал много дипломатических медицинских терминов и все умел грамотно объяснить. Галя поняла одно: рожать ей нельзя — умрет. Ей, мучимой удушающим кашлем и пневмотораксом, хорошо было знакомо чувство пограничья между бытием и небытием. Галине было предложено подписать отказ от родов в случае беременности. И она подписала этот документ.
Как завороженная, она чувствовала, что в ней затеплилась еще одна человеческая жизнь. Как это — избавиться от этого ребенка по медицинским показаниям? Да ни за что на свете!
Круговорот счастливых месяцев после замужества закружил и увлек ее.
Веселая, несмотря ни на что, бесшабашность мужа, его неприкрытая влюбленность, приподнимали ее над болезнью. Детство не верит в смерть. Кружа вместе с Алексеем в счастливой череде друзей и новых знакомств, афиш и концертов, она не боялась ничего.
Алексей Иванович говаривал:
— В доме, Пусик, должны быть лавки, лапти и детей столько, сколько получится…
Он был патриархален, верен, открыт. К жене Алексей Иванович относился необычайно нежно, как к ребенку. Пусик — так обращался он к Галине Николаевне и «за кулисами», и прилюдно.
Он считал, что ему ученая жена не нужна:
— Мне нужна дома мать, хозяйка и женщина.
Иногда он бывал ревнив, но не мучительно. Эта легкая ревность объяснялась его особым, требовательно-детским складом характера. Он маялся, когда самый близкий ему человек тратил слова и внимание не на него, а на постороннего. Ему была нужна вся жена, все ее мысли, поступки, смех, походка, вопросы, привычки, ахи, охи и вздохи. Потому он не отказывал себе в удовольствии водить и возить за собой жену везде и всюду.
Но вот наступило время, когда она не смогла сопутствовать ему. Он не мог оставить дела и сидеть дома у ног жены. Она не чувствовала себя одинокой. Садилась, складывала руки на животе — их уже было трое.
А зима утверждалась в морозце. Близился Новый год. В витринах магазинов появлялись наряженные елки, а вокруг громоздились пирамиды консервов, фруктов и карамели. Шубы, валенки, ботики, сапоги, ушанки, рукавицы сновали по улицам яркой, румяной кустодиевской Москвы. И московские зимние закаты сыпали розовым снегом. Потомственные дворники-татары, из поколения в поколение труждающиеся в столице, посыпали льдистые
И подходило время родов.
2. Бильярдисты
Алексей Иванович Фатьянов и Борис Андреевич Мокроусов были страстными бильярдистами. Они не могли пропустить ни одного «бильярдного» дня и часто сходились в доме композитора, который тогда была на Третьей Миусской. Там играли далеко заполночь.
Покидая дом в Хрущевском переулке двенадцатого января, Борис Андреевич быстро вышел из подъезда, Алексей Иванович же задержался в дверях, будто затревожился:
— Анна Николаевна, если что, звоните, — Сказал он теще и оставил номер телефона бильярдной.
Галина проводила его привычно — спокойным и милым взглядом. Он нахлобучил шапку и выбежал на мороз.
На тот день пришлась особенно увлекательная и долгая партия. Увлеченность перерастала в азарт. Закусывая уголком рта сигарету «Новость», поэт и заправский бильярдист Фатьянов угрожающе цедил: «подставочку не бить»… «от борта в лузу»… По зеленому сукну испуганно и слепо летали желтые костяные шары.
— Знаешь, Алеха, иногда, глядя на тебя, мне кажется, что я вижу слона, играющего собственными костями! — Нарочито мрачно пошутил Мокроусов.
— Видишь кий? — Фатьянов легко включился в игру и потряс кием. — Если я слон, то вот мой бивень! Бивнем бьют. То-то я смотрю у тебя голова на шар похожа, Боря!
Едва он начал выигрывать партию, как его пригласили к телефону.
— Поиграть ведь не дадут, не только выиграть! — Ворча, принял он телефонную трубку.
Анна Николаевна с тревогой сообщила, что у Галочки начались схватки.
— Не волнуйтесь! Скажите Пусику — пусть не волнуется тоже! Вот доиграем партию в бильярд — и приедем, — Успокоил Алексей Иванович тещу и вернулся к столу.
Вновь застучал по шарам кий-бивень. Вновь дымила и сыпала пеплом тлеющая «Новость». Слышалось обычное: «а вот сейчас мы — «своячка», «бей тупым концом»…
Так прошло полчаса, и Фатьянова опять подозвали к трубке.
— Алеша, приезжайте скорее! У Гали предпосылки того, что ее надо везти в роддом, — Говорила теща, а за ее голосом слышались сдержанные стоны жены.
Но в бильярдной кричали: «Ки-икс!», «А где наш мел, а где наш мел?»!
— Стоп-стоп-стоп! Счас приедем… — Бросает он трубку, бежит к столу и быстро выигрывает.
Еще быстрей они вместе с Мокроусовым садятся в такси. Они мчат по улице Горького, по Тверскому, Суворовскому и Гоголевскому бульварам. Сворачивают на Кропоткинскую… На их руках, на щеках, на пиджаках и брюках, на бобриковых пальто — мел, будто они не знатные люди, а отличники из средней школы.
Въехали Алексей Иванович с Борисом Андреевичем во двор Хрущевского переулка. Взметнули маленькую пургу из-под колес, машину оставили у подъезда. Свели по ступенькам лестничного марша совсем бледную от боли Галину. Закутав ее в тещину шубу, усадили в машину и повезли в роддом.