Фауст: о возможном
Шрифт:
Я добрел до замка быстро. Виконт узнал меня, чему я уже не удивился, посетовал на мое внезапное исчезновение – в замке я не появлялся два дня – и порадовался моему возвращению. Он оказался человеком богатых форм, но все-таки весьма приветливой и милой наружности. Его дородное ухоженное тело при ходьбе покачивалось на толстеньких коротеньких ножках, что несказанно меня умиляло. Замок виконта был добротный, мощный, с множеством башен и башенок – так строили во времена Людовика, как сказал мне виконт, не уточнив, правда, во времена какого. Но я чувствовал, что знаю, о ком он говорил. Мне казалось, что я вообще очень многое знаю и понимаю, словно я родился, как все обычные люди, учился и повзрослел естественным для человека образом, а факты, выученные мной в школе, так же как и язык, который, я «вспомнил», был французским, осели в моей голове. Замок был красиво убран внутри, украшен множеством великолепных полотен, скульптур, мягких ковров и гобеленов. В отведенных мне комнатах я нашел много красивой, богато расшитой разнообразными камнями и нитками одежды, принадлежавшей, видимо, тому, кем теперь являлся я. Я восхищался обилием воротничков, золоченых пуговиц, кружевных манжет, разноцветных тканей, из которых были сшиты изящные пиджаки и прозрачные рубашки. Я трогал все это великолепие, гладил, прикладывал к себе перед зеркалом, даже понюхал и уловил тонкий запах каких-то духов, которыми спрыскивали одежду вельможи. Переменив свой скромный наряд на один из великолепных костюмов, я отдал костюм лесничего мальчику, чтобы тот его почистил, а потом спрятал в карманы рубахи несколько монет в благодарность за доброту лесничего и отправил мальчика отнести костюм тому, у кого я его так бесцеремонно одолжил. Я приготовился ко сну, лег на широкую кровать, задернул расшитый узорами балдахин. Но сон не шел ко мне. Мое тело устало от изобилия впечатлений сегодняшнего дня и жаждало только покоя, а мой разум никак не мог успокоиться: я думал, как так получилось, что я снова оказался в человеческом теле; я думал, что у этого есть свой смысл и у моей второй жизни есть свое назначение. Однако я не мог даже предположить, в чем оно заключается. Постепенно сон стал одолевать меня. В голове моей продолжали крутиться какие-то мысли, но ощущение того, что со мной случилось что-то невероятное, постепенно оставляло меня. Мне начинало казаться, что я действительно Макклюр, что я рожден им, что я просто живу. Это было двоякое ощущение, и эта двойственность заставляла меня
4 марта 1883года.
Весь сегодняшний день был для меня наполнен впечатлениями. Пока виконт разъезжал с дружескими визитами по соседям (сопровождать его я отказался, сославшись на неважное самочувствие), я был, таким образом, посвящен полностью себе и мог, наконец, всецело предаться своим размышлениям и попытаться понять, что со мной произошло, потому что случившееся вновь стало казаться мне чем-то запредельным, невозможным, нелогичным. А Судьба не спешила удовлетворить мое любопытство. Я бродил по огромному саду, наслаждался возможностью видеть прекрасные яркие цвета, слышать удивительные звуки, чувствовать тонкие ароматы; я восторгался цветами, наблюдал за птицами, прислушивался к себе, пытаясь привыкнуть к своему новому облику и состоянию. Мне даже удалось поговорить с крестьянами находящихся недалеко от замка деревень и узнать кое-что о виконте и местности, в которой я оказался. Но меня не покидало ощущение, что место и время не имеют большого значения, что то, что мне предстоит узнать или сделать, заключено в другом и не спешит пока мне открываться. Однако чем больше я привыкал к своему новому образу, тем расплывчатее становилось ощущение уверенности в том, что я правильно поступаю, не проявляя излишнего любопытства, и тем больше меня начинали интересовать вопросы о том, почему я оказался в теле человека, причем человека знатного и обладающего состоянием, почему я очутился гостем именно в доме виконта. Но было нечто, что мешало мне проникнуть в эти вопросы, найти на них ответы: оказавшись вновь заключенным в человеческое тело, я утратил возможность обладать абсолютным знанием, то есть понимать причину и предназначение всего сущего на интуитивном уровне. Это знание нельзя выразить словами, нельзя оформить в мысль, но оно дарует спокойствие и уверенность, без которых человек испытывает страх перед смертью, неизвестностью, другими людьми, даже животными. Я всего лишь второй день пребываю в мире людей в качестве равного им и уже чувствую, что схожу с ума от мыслей. Неизвестность провоцирует во мне страх, который останавливает меня каждый раз, когда я начинаю задумываться над чем-то, выходящим за рамки человеческого понимания.
Я не заметил, как солнце стало клониться к горизонту, увлекая за собой дневной свет. Все еще погруженный в свои мысли, я побрел в сторону замка. Уставший я вернулся в свою комнату. Я понимал, что мне просто необходимо то ощущение, которое я утратил, обретя человеческий разум, но я не видел возможности его вернуть. Как я мог быть раньше человеком? Но я был… Да, мне кажется, я начинаю вспоминать, что я был человеком, и каким именно человеком я был. Мне так же как сейчас не хватало какого-то высшего знания, какой-то уверенности в…собственном превосходстве, превосходстве над другими людьми – только оно могло сделать мою человеческую жизнь выносимой. Хотя нет, не только оно. Есть еще нечто, и это нечто – любовь. Но только истинная любовь, другая, не такая, о которой красиво рассуждают все люди без исключения, а такая, которая сама является чем-то возвышенным, всеобъемлющим, не имеющим точного определения; или вера в существование такой любви. Откуда я это знаю? Я не могу сказать, что я это знаю. Я это чувствую, но пока не могу понять, как именно чувствую…
Настойчивый стук в дверь отвлек меня от моих мыслей, я вздрогнул – слишком резко меня вернули из мира мысли в мир реальности; я пребывал словно в состоянии полусна: мои мысли бродили далеко от моей физической оболочки, где-то в другом мире. Слабым, каким-то неживым голосом, или скорее голосом не совсем ожившего человека, я произнес: «Войдите!». Это была горничная, посланная виконтом звать меня к ужину.4 апреля 1883 года.
Дни сменяются днями. Прошел месяц с того дня, как я впервые записал что-то в эту тетрадь. Постепенно я привыкаю к своему облику, к обилию ощущений, к мыслям в моей голове; я стал находить радость в общении с людьми – я был лишен этого не одну сотню лет. Я начал все более отчетливо осознавать, что я человек и живу теперь среди людей. Иногда, правда, мне начинало казаться, что в моей жизни нет какого-то особого смысла, что, в силу каких-то обстоятельств, я оказался вновь рожденным, вновь существующим, и мне не надо делать ничего, кроме как наслаждаться жизнью. Иногда же наоборот, самые мрачные мысли одолевали мой разум: мне казалось, что это дьявол сыграл со мной злую шутку, что я оказался в теле человека, чтобы страдать, чтобы искать что-то и вечно мучиться невозможностью обрести искомое. Неизвестность пугала меня больше всего остального. Случается, мое состояние достигает высшей точки своего проявления, и в такие моменты я готов отдать всю свою новую жизнь, обретение которой я считаю самым драгоценным даром Провидения, лишь за одно слово, за одну мысль, в которой я могу быть абсолютно уверен. В такие моменты я бываю близок к тому, чтобы прервать свой земной путь, совершить неблагодарный бессмысленный поступок. Это сродни сумасшествию: я, как безумный, мечусь по своей комнате, рву на себе волосы, терзаю руками грудь, рыдаю, взываю о помощи и извергаю бессмысленные проклятия. Мне необходимо смириться, принять ту мысль, которая родилась в моей голове в самый первый день моего «рождения» и которая единственная была разумна: мысль о том, что мне все откроется тогда, когда я буду к этому готов. Но сомнение терзает меня. Я понял всю силу этого чувства, осознал всю его глубину, всю его власть над беспомощным человеком. Мириады догадок крутятся в моей голове: может быть, я должен испытать все эмоции и чувства человеческого мира, и поэтому я здесь? И я начинаю перечислять себе все эмоции, о которых я только могу вспомнить. Может быть, мое предназначение в том, чтобы помогать людям? Может быть, я вновь рожден, чтобы вершить судьбы мира? Может быть … Но ни одно мое предположение не было обосновано словами Того, Кто знает все. Единственная мысль, которая мне казалась навеянной извне, своего рода приказом высших сил, была мысль о том, что я должен сохранить свою жизнь.
В надежде отвлечься от смутных переживаний и сохранить свой рассудок я стал везде бывать с виконтом. Мы проводили время в компании его друзей, в соседних землях, охотились, играли в карты, ездили верхом, развлекались общением с «модными» людьми, которые становились украшением то одного, то другого вечера. Приехала племянница виконта и, кажется, с ней приехала ее приятельница по пансиону, который они обе только что окончили. Ни известие о приезде племянницы моего друга, ни известие о приезде ее подруги не вызвали у меня никакого интереса. Знакомство наше было отложено на некоторое время, поскольку образ жизни, который я вел, не позволял мне вовремя являться на завтрак, обед и ужин, а близкое знакомство с виконтом освобождало меня от элементарных и необходимых норм поведения. Пансионерки же на следующий день после приезда отправились в гости к живущей неподалеку еще одной их приятельнице, и, следовательно, я самым естественным образом был лишен возможности встречи с девицами.
Время шло. Смирение, возможно, искусственное, постепенно принесло мне долгожданное облегчение, и я на время оставил свои переживания, сосредоточившись на тех однообразных мирских радостях, которые сделались мне доступны. Я даже начал скучать. Быть человеком все-таки скучно, особенно когда уже вкусил почти от всех мыслимых развлечений. Возможно, я должен возразить себе, упомянув, что человеку открыт целый непонятый и многообразный мир – мир эмоций, переживаний, чувств, волнений…Но пробудить волнения может только что-то или кто-то извне, отличный от твоего микрокосма. Но меня сложно заставить испытывать какие-либо эмоции. Самым ярким потрясением для меня было обретение тела, обретение органов чувств. Возможно, когда впечатления моего второго рождения сгладятся, и я ощущу себя в полной мере человеком, мне захочется обратить внимание на те эмоции, переживания, которые провоцируют душевный трепет. Однако сейчас я слишком сосредоточен на себе, чтобы обратить внимание на другое существо, тем более во многом равное мне.
30 июля 1883 года.
Дни по-прежнему тянутся неспешной вереницей. Я совсем свыкся со своим новым образом и перестал видеть во всем тайный смысл; мне стало казаться, что мое нахождение «вне» тела было всего лишь сном, смелой фантазией, навеянной излишком алкоголя и дурманным зельем, которое нам, бывало, предлагали в тех злачных местах, в которые меня и моих товарищей загоняла скука. С каждым днем я все больше и больше отказывался от возвышенных мыслей, от сомнений; мое любопытство больше не давало о себе знать, задремав где-то в глубине сознания: я все больше и больше становился человеком, и мне даже начинало нравиться мое положение: мне посчастливилось жить аристократом в тот период времени и в той стране, где быть рожденным благородных кровей значило быть рожденным под счастливой звездой. Мне не нужно было хлопотать о пропитании, день и ночь проводить в истязающем труде, мне совсем не нужно было трудиться – весь мой труд состоял лишь в том, чтобы развлекать себя от скуки. Скука, пожалуй, суть единственный недостаток и порок жизни аристократического сословия. На счастье, мне был представлен некий Франсуа, очень хороший приятель виконта, ставший на некоторые время моим самым добросовестным наставником, который указывал мне пути, ведущие к развлечениям и наслаждениям, и оказывался в них неизменным моим спутником. За неполные полгода, проведенные в замке виконта и окрестностях, я испробовал, казалось, все доступные средства разнообразить скучный аристократический досуг: игра в карты успела мне наскучить уже после десятой партии, сумасбродные развлечения молодых офицеров, среди которых у меня появились знакомства, развлекали меня несколько дольше, но вскоре и их пьяные выходки наподобие тех, что так веселят проституток и о которых никогда не рассказывается в обществе приличных дам, стали казаться мне однообразными. Я откровенно скучал на веселых посиделках. Едва вечер успевал начаться, как я уже спешил выпить бокал-другой шампанского, чтобы ощутить хоть какой-то прилив сил и притворную веселость. Мне хотелось каких-то переживаний. Мне казалось, что жизнь словно поделена на разные сектора, в роли которых выступают человеческие потребности: мне по-прежнему хотелось развлечься от скуки, но перепробованные мною средства уже не справлялись со своей задачей. Мне хотелось любви. Я не мог даже представить себе это чувство, не мог вообразить, какие переживания испытывает влюбленный человек. Вокруг меня время от времени оказывались женщины, но меня не тянуло к ним. Однако желание любви становилось все сильнее с каждым днем, медленно заглушая еще оставшиеся во мне возвышенные надежды. Я захотел прибавить к испробованным мной ощущениям еще одно, знакомства с которым я так старательно избегал все эти месяцы. Как-то раз, когда мы возвращались с Франсуа в замок, я намекнул ему на свои желания, доверил ему свою тайну. Франсуа, однако, нисколько не удивился. Он улыбнулся и заверил меня, что знает, как поправить мое положение, и займется этим безотлагательно. Он сдержал свое слово на следующий же вечер. Мы, как обычно, поехали в город в карете. Но я не узнавал знакомой дороги.
– Куда мы едем? – спросил я Франсуа.
– Увидишь, мой друг, увидишь, – ответил мне Франсуа.
Мы проехали какую-то темную улицу, на которой не было ни одного фонаря, потом несколько раз повернули и, наконец, остановились у здания в пять этажей. У двери стоял
– Как тебя зовут, красавчик? – прощебетала она высоким, но все же приятным слуху голосом. Немного смутившись такому обращению (все-таки я привык к любым вольностям в обращении со своими товарищами, а с женщинами всегда строго держался заведенных правил), я назвал себя.
– А я Матильда, – не дожидаясь моего вопроса, представилась девушка и игриво тронула меня указательным пальцем за кончик носа. – Я тебя раньше не видела. Ты был увлечен какой-нибудь актрисой и поэтому избегал нашего уютного убежища?
– Нет, я не был увлечен. – Я почувствовал досаду на такой вопрос и мысленно пожелал, чтобы Матильда больше не возвращалась к этому предмету. Она, словно прочитав эту мою мысль, тут же спорхнула с моих колен, при этом так задрав подол платья, что я увидел ее кружевные шелковые чулки, прятавшие две стройные маленькие ножки, и, схватив с подноса бутылку шампанского и пару бокалов, вернулась, предложив мне разделить с ней эту бутылку. Мы устроились на удобной маленькой кушетке, стоящей рядом с роялем.
– Я хочу, чтобы ты мне сыграл, когда мы наполовину опорожним эту бутылку. – Так она объяснила свое желание расположиться прямо здесь.
Мы выпили по бокалу. Матильда смотрела на меня своими зелеными глазами, словно ожидая чего-то.
– Ты такой робкий, – сказала она. – Ты меня боишься? Или, может, я тебе не нравлюсь? – Она приблизила свое лицо прямо к моему, ожидая поцелуя. Но мне почему-то не хотелось ее целовать. Мне вдруг показалось, что общение с ней сродни какому-то обману: вместо настоящего чувства, настоящего переживания я получаю жалкую его замену. И опять словно угадав, о чем я подумал, она отстранилась, но выражение ее лица стало еще более хитрым.
– Налей нам еще шампанского, – посмотрев на меня как-то искоса, попросила Матильда. Я исполнил ее просьбу. Словно случайно она придвинулась ко мне ближе, настолько близко, что я уловил запах фиалок из маленького букетика, приколотого к вырезу ее платья. Затем она, нагнувшись, протянула руку к бутылке, стоящей возле меня, так что ее грудь почти коснулась моего колена. Мне показалось, что она играет со мной, пытается мне что-то сказать или, скорее, пытается заставить меня что-то сделать. Мне стало интересно, чего именно пытается она добиться. Я улыбнулся Матильде. Она, видимо, по-своему расценила мою улыбку. Вдруг она немного прикрыла глаза и посмотрела на меня ласково и в то же время загадочно.
– Ты очень симпатичный, – шепнула она, приблизив губы к самому моему уху. – Пойдем, я хочу тебе кое-что показать. – Она приблизила свое лицо к моему, глядя мне в самые глаза и сжав мою руку. Я сомневался лишь долю секунды, после чего мое тело подсказало, как мне следует поступить.
Мы прошли в одну из нескольких дверей, расположенных по периметру залы, и оказались в коридоре с лестницами, ведущими наверх. Поднявшись по одной из них, мы снова прошли в дверь и теперь оказались в маленькой комнатке. Мебели в комнатке почти не было: ей просто негде было разместиться, поскольку почти все пространство занимала большая кровать с балдахином. Комната освещалась всего тремя свечами. Матильда села на кровать и жестом поманила меня сесть рядом. Поскольку стульев в комнате предусмотрительно не было, я повиновался. Матильда сидела свободно, опершись на руку. Ее грудь то вздымалась, то опускалась, повинуясь вздохам и выдохам. Ее глаза, устремленные прямо на меня, горели, отражая пламень свечей. Она положила руку на мое плечо, другой провела по моей щеке, страстно приоткрытым ртом она прислонилась к моей шее. Ее тонкие пальцы расстегнули ворот моей рубашки. Каждое ее прикосновение отдавалось в моем теле нежным трепетом. Ощущения той ночи я не в силах передать на бумаге. Я отдался зову плоти, покорился нежным рукам Матильды, которая в ту ночь была для меня многим; я не думал, не оценивал, не сожалел… Я просто наслаждался, упивался, прислушивался к своим ощущениям. Тот чувственный эксперимент открыл для меня двери в новый мир, мир новых не известных мне дотоле ощущений, ощущений, которые не принадлежат одному человеку, а объединяют собой двоих.
Утром Матильда проснулась раньше меня. Когда я открыл глаза, она была уже почти одета. Глядя на нее, я начал вспоминать наше ночное приключение, вспоминать самые яркие моменты этой невероятной ночной дороги, снова погружаясь в сладкую негу желаний. Матильда, заметив, что я проснулся, присела на край кровати и как всегда лукаво спросила:
– Понравилось, мой дорогой? – Я улыбнулся счастливой улыбкой. Мне хотелось расцеловать ее, снова сжать в объятиях ту, что провела меня дорогой опасной, но полной неимоверных впечатлений, захотелось усадить ее себе на колени, спрятать у себя на груди и никому не показывать, никогда не отпускать от себя это ставшее родным существо. Я взял ее за руку и притянул к себе, так что она легла на кровать, опираясь на локти, и сказал:
– Очень.
Но Матильда, довольно улыбнувшись, не поцеловала меня, как я надеялся, как я желал, а сказала в ответ:
– Тогда отблагодари свою трудолюбивую девочку за ее старания должным образом, – и она назвала сумму, конкретную сумму, в которую она оценивала свои чувства. Пелена упала с моих глаз, прекрасный мир был разрушен в одно мгновенье. Теперь то, что случилось со мной ночью, превратилось лишь в банальное животное удовольствие, которое не оставляет в душе ничего, кроме сожаления о содеянном и пустоты. Как далеко было то, что мы сделали, от любви!29 августа 1883 года.
С той ночи прошел уже месяц. Матильду я больше не видел, но не отказывал себе в удовольствии проводить время в обществе других женщин, зачастую тех женщин, соблазнение которых не требует никаких других атрибутов кроме туго набитого кошелька. Что меня к ним тянуло? Скука, похоть, разврат, которые стали для меня синонимами. Мне хотелось хоть чем-то занять свои дни и ночи, и когда надоедало пить, я вспоминал о других плотских удовольствиях. Во мне не было азарта Дон Жуана, я не стремился покорять женщин: мне было это неинтересно, мне было достаточно лишь тех ощущений, которые испытывало мое тело. Иногда я ездил к женщинам с Франсуа, иногда с кем-то из своих товарищей, иногда один. Я старался делать так, чтобы не проводить с каждой девушкой больше одной ночи, чтобы не тешить себя напрасными иллюзиями, не причинять себе боль. Я больше не оставался в этих домах на ночь, никогда не спал в тех постелях, которые предназначались для других дел. Франсуа как-то сказал мне:
– Дорогой друг, тебе не хватает женщины и тех нежных чувств, которые может пробудить в мужчине только женщина. Почему бы тебе не завести любовницу?
– Любовницу? И где же я ее найду? – Отвечая на мой вопрос, Франсуа познакомил меня с тонкостями жизни аристократического общества, отчего мои прежние романтические представления рухнули окончательно. Он предложил мне завязать роман с кем-нибудь из тех женщин, которых мы видим на светских обедах и балах. Почти все они замужем, но мужья давно перестали быть помехой ловким любовникам.
– К тому же, – признался Франсуа, – роман с замужней дамой очень удобен, поскольку не несет в себе лишних обязательств. Стороны встречаются лишь для взаимного наслаждения и удовольствия, оставляя вдали проблемы и заботы совместной жизни.
Я обещал Франсуа подумать над его словами.30 августа 1883 года.
Сегодня я, прогуливаясь по саду, размышлял, пытаясь как-то собрать воедино свои впечатления, смириться с теми разочарованиями, которые уже успели коснуться моей жизни, оставив в ней неизгладимый след этим, казалось бы, мимолетным прикосновением. Мне казалось, что жизнь создана для страданий, что она, ее устройство, опороченное человеком, теперь слишком примитивна для счастья. Счастье это что-то возвышенное, что-то заслуженное, абсолютное. А жизнь в обществе, вдали от первоначальных истоков, полна лжи и притворства и вращается силой денег и плотских удовольствий. Общество слишком загримировало истину, слишком удалилось от нее, оставив от нее одно только слово и запрет, якобы наложенный не самим человеком, ее познать. Но истина есть, и каждый ее может понять, стоит только прислушаться к своему сердцу, вспомнить о своей душе и услышать ее мудрый голос, говорящий голосами Вселенной. Однако я сам теперь чувствовал, насколько далек я от этого понимания. Мысли эти были лишь отголоском моего знания. Теперь я был не в силах их поймать и удержать: слишком толстый слой человеческого обмана и фальши скрывал от меня свет истинных, не запретных переживаний.
Вдруг я остановился, ошеломленный: я увидел ее, и в моей груди что-то оборвалось, сердце замерло на мгновение и, кажется, упало куда-то вниз. От ее облика веяло чем-то давно знакомым, чем-то когда-то любимым, но потерянным и почти забытым. Сердце бешено забилось в моей груди, я замер, прислушиваясь к гулу в своей голове. В сознании пронеслось сочетание из каких-то символов, или букв, что-то похожее на имя, но я не успел понять, какое именно имя. Она слегка повернула голову, словно почуяв мое присутствие, но тут же успокоилась, не заметив никого вокруг. Она была прекрасна какой-то неклассической красотой; я невольно залюбовался ее вздернутым носом, маленьким выпуклым лбом, глубокими спокойными глазами, локоном, выбившимся из прически и золотившимся в лучах солнца, тем, как он кокетливо подпрыгивал от дуновения ветра. Какое-то тоскливое предчувствие зашевелилось в моей душе, и опять я не смог понять, что это такое было. «Я должен вспомнить что-то важное», – эта мысль навязчиво стучала в висках и отравой разливалась по телу, заставляя конечности неметь от предвкушения какой-то страшной, необыкновенной тайны. Она сделала шаг в сторону цветущего куста сирени, приблизила лицо к одной из веток, вдохнула пьянящий аромат, улыбнулась той ветке, которую держала в руках, затем улыбнулась еще раз, куда-то в пространство, словно за этим сиреневым кустом был спрятан целый мир, видимый ей одной, открывшийся только ей по ее особой просьбе, и пока я наблюдал за ней, мне казалось, что я тоже начинаю видеть этот волшебный мир, что мне тоже открывается какая-то тайна этого заколдованного царства. В этот момент мне очень хотелось посмотреть в ее глаза: мне казалось, что там, в этих глазах, я прочитаю ответы на все свои вопросы. Я уже почти сделал шаг в сторону, чтобы открыться незнакомке, как услышал:
– Любование таким прекрасным существом не считается преступлением, – барон, один из соседей виконта, стоял рядом со мной. – Не бойтесь, я никому не расскажу о Вашем маленьком развлечении. – Барон подмигнул мне своим рыбьим глазом и жестом предложил мне следовать за ним. Я не вымолвил ни слова, пока мы шли по тропинке к дому виконта, а барон тараторил без умолку. Я не вслушивался в его слова, но он, как назойливая муха, вился вокруг меня, и слова, бессмысленные слова, вырывались из его рта с неимоверной скоростью. Мне хотелось его убить. Барон был причиной того, что я не успел расшифровать смутное послание своего рассудка, не смог понять, что именно пробудил во мне образ той девушки, не смог вспомнить. Мне почему-то казалось, что я правда помню ее… – Прошу меня извинить, – не поворачиваясь к барону лицом, бросил я ему и кинулся в свою комнату.