Фавн на берегу Томи
Шрифт:
— Люди сами причиняют себе вред, — ответил Иван Александрович. — Ни в чем в природе зло не воплощается так успешно, как в человечестве.
— Наверное, вы правы, — согласился учитель.
Конник посмотрел на него внимательно и тихо улыбнулся.
— Бежали к старцу? Искали убежища? Повашему, спасение во Христе?
Бакчаров молчал.
— В таком случае вам, наверное, не хватает креста?
Учитель положил руку на грудь, вспомнив, что крест с него действительно сняли.
Человек протянул Бакчарову сжатый кулак.
— Берите же!
Дмитрий Борисович
— Считайте, что это передал вам ваш Антипатр, — сказал Человек. — И я тоже дам вам еще один шанс. Когда побежите, постарайтесь не оглядываться. И, может быть, мы дадим вам немного времени.
Бакчаров хлебнул воздуха и, минуя темного всадника, пошел наискось к лесу. Прибавив ходу, он побежал через мокрый осинник, карабкаясь вверх по лесистому склону и хватаясь за голые прутья кустарника.
Один из конников, поравнявшись с Человеком, снял с плеча ружье и прицелился в маячащую за стволами тень.
— Нет, — спокойно сказал вожак.
Ветки хлестали учителя по лицу, он бежал, прикрываясь руками, до тех пор, пока мягкая земля вдруг не исчезла изпод ног.
Несколько секунд он лежал ничком, не в силах поднять голову, опустошенный физически и морально. Но потом мысль о том, что он может спастись, мелькнула в его голове, и он усилием воли вскинул глаза на опутанное голыми ветвями предрассветное небо.
Дмитрий Борисович не знал, сколько точно он бежал, пять минут или двадцать, была ли за ним погоня или нет… Там, у опушки, разум не вполне подчинялся ему, и ватные ноги, словно по привычке, несли его сами собой.
Вдруг в вершинах осин тревожно зашумело, подул внезапный резкий ветер, и посыпались с вершин неопавшие в свое время редкие мертвые листья. Сквозь этот жалкий листопад Дмитрий Борисович рванулся на верх впадины, выбрался и сломя голову вновь побежал в мглистую глубь опавшего леса.
Мох податливо оседал под ногами, выдавливая на поверхность мутную воду. Бакчаров хрипло дышал, часто задирал голову и прислушивался. Он и сам не мог уже понять, чудились ему или нет доносившиеся с двух сторон звуки облавы — раскатистая пальба и бойкий собачий лай перекатывались по лесу, то опережая, то оказываясь далеко в стороне.
Спускаясь с лесистого холма, учитель угодил в мшистый бурелом. Продвигаться стало труднее, но он упорно старался забираться как можно глубже. Горький давящий ком застрял у него в груди, не давал вздохнуть, и он, как рыба, выброшенная на берег, широко открывал рот, пытаясь втянуть встречный воздух.
Когда за перемежающимися стволами, опережая беглеца, замелькали темными фигурами резвые всадники, Бакчаров бросился изо всех сил вниз, в непролазный мшистый ельник. Проскочив в узкую заросшую кустарником ложбинку, он уже подумал, что ему повезло и он уйдет непроходимыми для верховых преследователей дебрями, как вдруг лес оборвался, и он вывалился на край болота с торчащими из ряски редкими трухлявыми стволами мертвых берез. Впереди были многие версты
Пробиваться стало до того трудно, что к сердцу подползла тупая игла. Каждый шаг делался тяжелее, он часто останавливался, слушал сопровождающий его лай и, едва не плача, вновь пробирался дальше.
«Ну вот и все, вот и добрел, — думал Бакчаров. — Неплохо было бы сейчас застрелиться».
Он уже слышал справа глухой стук копыт и азартную перекличку трехчетырех вражеских голосов.
— В камышах! В камышах лезет!
— Прижали! Теперь не уйдет!
— Уговор — дробью не бить!
Учитель хотел броситься в болото и героически утопиться. Хотел, но не мог. Так как страдать дальше почемуто привычнее, чем помирать…
Заливаясь бодрым лаем, из ельника выскочили две легавые с бренчащими железными ошейниками и побежали вдоль камышей. Не желая лезть на зыбкий лед, они только загоняли в топь беглеца. Ноги Бакчарова деревенели в студеной воде, он выдергивал их из жидкого дна и, сильно подавшись вперед, с хрустом втыкал в новое вязкое место.
«Лезьте за мной!» — злобно думал Бакчаров, забирая все дальше вглубь.
Лед кончился, и он брел уже по пояс в болоте, оставляя за собой проторенную в ряске тропинку. Но вот дно круто ушло в глубину, и он, будто свалившись с обрыва, погрузился с головой в мутную холодную бездну. Вновь этот ровный печальный шум в темноте. Это звук смерти. Бакчаров стал отчаянно цепляться за жизнь. Вынырнул и, чтобы не захлебнуться, ухватился руками за торчащий из ряски мшистый березовый ствол. Ствол оказался мягким, словно из вымоченного картона. Тот смялся и тихо упал на воду. Учитель нащупал гнилое основание неверной опоры и лег на склизский подводный пенек животом. Он затих, стараясь не дышать.
В камышах послышались осторожные голоса пробирающихся людей. Делать было нечего. Бакчаров просто замер, стянувшись в тугой, балансирующий на гнилой свайке узел. Проклятая шинель настойчиво тянула его назад, в предвечную болотную бездну, и он боролся с ней, как со смертоносным врагом. Дмитрию Борисовичу не хватало решимости поддаться этому назойливому притяжению. Но он думал, что сейчас появится ктото и все кончится само по себе, без его участия.
Собаки вновь завелись лаем, но их окликнул совсем близкий голос:
— Дымка, Берлин, ко мне! Фу!
Бакчаров двинулся в воде, качнув вокруг плотный ковер ряски, и повернул голову. Двое мужчин с ружьями удивленно пялились на него — усатый в шапкекубанке и старик в потертом пальто слуги.
— Господисусе! — вырвалось у последнего.
— Прыткий, зверюга! — весело появился в камышах третий в клетчатой английской кепке, осекся и помрачнел. — Живый в помощи Вышнего! Это кто еще?
— Может, сибирский вахлак?
— Без хвостикато? — усомнился четвертый, важный старичок с адвокатской бородкой. — Нет, скорее таежный выродок.