Фавн на берегу Томи
Шрифт:
— Боже! Боже мой! — схватился за голову слуга.
— Хватит чушь пороть! Какой к чертям собачьим выродок — в очках и бритый! — строго сказал усач офицерской внешности. — Бабаяга его, что ль, бреет? Грязноват, конечно…
— Не ранен?
— Полагаю, господа, беглый каторжник или ссыльный, — сказал, поправляя очки, пятый.
— Господа, будем богобоязненны. Человек в беде!
— На вас, сударь, что, напали? — крикнули Бакчарову. — Держитесь! Палыч, багор свой давай…
— Кто полезетто? — простонал старик слуга.
— Я, я, — с укором промычал барин с лихими офицерскими
Одеревеневшего безвольного Бакчарова подцепили шестом с крюком на конце, протащили по ряске и как утопленника, всего в тине, выволокли на берег.
— Осторожнее, господа, может статься, безумец или язва какая…
— Нет, точно не выродок.
— Петр Алексеевич, да прекратите вы наконец! Выродок, не выродок! Что вы заладили? Ейбогу!
— А ну, не ссорьтесь! Я, кажется, знаю этого человека. Приезжий учитель. У губернатора виделись, — сказал тот усатый, который лазил за ним в болото. Это был генералмайор Турчилов, начальник томского гарнизона. — Господин Бакчаров, это вы? — спросил он, щурясь от сомнения.
— Ох, как же это вас, барин, угораздилото? Господь Вседержитель! Никак с белым светом прощаться удумали? Да что же это такоето? Смотрите, покрылся пупырышками, хоть на ярмарке показывай!
Окоченевший учитель, ничего не слыша, рассматривал, словно впервые, свои одеревеневшие от длительного напряжения и стужи тонкие кисти.
— Как бы там ни было, господа, — вздохнул генералмайор, не дождавшись ответа, — разведите костер, немедленно достаньте одеяла и водки!
Бакчаров, не в силах вымолвить ни слова, в тупом изумлении окинул взглядом лица суетливо заботящихся о нем людей. Потом, ничем не содействуя им, позволил укутать себя.
Металлическая кружка стукнула о зубы, с клокотом совершил он горько ударивший в нос глоток и сам не понял, то ли притворился, то ли по правде потерял сознание. По крайней мере, в этой суете ему было удобнее так себя чувствовать.
Глава восьмая
Великий пожар
Авл проводил своих пленниц до Эфеса и остался в местной гостинице. Ему было грустно не столько изза того, что пришлось так поступить с возлюбленной, сколько изза того, что им вновь пришлось расстаться на длительный срок. Он выпил вина и потом не мог уснуть, так и просидел всю ночь под звездным небом на террасе, глядя на отражение луны в Эгейском море и думая о прекрасной Олимпиаде. Ему казалось, что она поет ему песни, и он боялся, что когданибудь забудет и не сможет так ясно услышать у себя в голове этот голос.
К вечеру Авл вернулся в свой родной город Милит. Нигде не останавливаясь, он посетил своего старого товарища и поручил тому продать дом Олимпиады, подписав необходимые грамоты и пообещав щедрые комиссионные. Потом приехал к дому, на дверях которого была табличка, объявляющая, что хозяйки не будет около двух недель. Он вошел в пустое помещение, снял доспехи, разжег камин и сел перед ним с сосудом вина. Еще идя через сад, он услышал отдаленные раскаты грома и, принюхавшись к запаху надвигающейся грозы, усмехнулся.
Авл
Улицы были совершенно пусты, по ним бурлили грязные ручьи. Авл доехал до места, где собирались христиане. В большом саду, который окружал дом христианских собраний, было полно преторианцев. Центурион въехал в аллею и с интересом наблюдал за бесшумной возней солдат. Потом он свернул в чащу и увидел, что и там много воинов, уже занявших свои позиции.
Авл проехал в глубь сада — ближе к дому, чтобы потеряться среди конных преторианцев. Пешие солдаты торопливо обкладывали связками хвороста грубые стены здания, а всадники сетовали на то, что он совсем сырой. Какойто нервный капитан подскочил к Авлу.
— Легионер! — пренебрежительно сказал капитан, глядя на красный цвет его амуниции. — Немедленно покиньте сад, здесь действуют преторианцы!
Авл не обратил на него внимания. Преторианец промолчал, еще раз пристально посмотрел на Авла, объехал его кругом и ускакал.
Сквозь деревья Авл увидел, что на небольшой полянке в саду суетится пехота, устанавливая легкие осадные катапульты. Он заметил, что у той стены, где была зала для богослужений, творилось чтото интересное: солдаты собирали длинную тонкую трубу из нескольких составных частей, вставляя одну в другую медные трубки.
С помощью двух лошадей и троса с одного из окон, больше похожего на бойницы, сорвали решетку. Затем солдаты принесли длинный тонкий дубовый таран с железной головой льва на конце и обрушили витраж внутрь. В выбитое окно просунули неровную и слегка прогибающуюся трубу так, чтобы раструб оказался внутри помещения.
Вдруг к Авлу подскочил тот самый преторианец, что пытался его прогнать.
— Капитан Авгур Младший! — приветливо улыбаясь, представился он. — Не хотите заняться делом? Надо снять с правого фланга сотню пехотинцев и построить их в коридор у выхода, — сказал преторианец.
Авл, нагловато улыбаясь, кивнул и поехал следом.
Во время ночной службы, гдето за полчаса до обрушения окна, дьякон стремительно пробрался через ряды молящихся и взошел на горнее место к епископу Антипатру. Дьякон сообщил епископу общины о том, что происходит в саду вокруг здания. Епископ дал несколько распоряжений и, отпустив дьякона с благословением, закрыл глаза и надолго замер.
В собрании было около шестисот человек. Все сидели на устланном коврами полу во мраке мало освещаемой базилики.
— Дорога в очах Господних смерть святых Его! — возглашал дьякон, выйдя на середину.
— Что воздам Господу за все благодеяния Его ко мне? — хором ответствовал народ.
В это время в зале, где молились люди, с грохотом рухнул витраж, и из окошка, шевелясь, показался чудовищный медный хоботок.
— Воспомяни меня, брат и сослужитель, — будто ничего не замечая, говорил Антипатр дьякону, теперь стоявшему подле него.