Фаворит
Шрифт:
— Изящнейший граф Чесменский, — сказал де Рибас, — приносит извинения за скромность своего первого дара…
— Что вам угодно от меня, синьор?
— Лишь поступить к вам в услужение.
— Разве вы не офицер русской эскадры из Ливорно?
— Я был им. Но ушел в отставку, не в силах выносить терзаний моего славного адмирала… Его благородная душа жаждет отмщения этой коварной женщине, которая отвергла Орловых от двора, а их брата Григория содержит в подземельях ужасного Гатчинского замка. Если б вы могли видеть, какими слезами мой
— Поверьте, — отвечала Тараканова, — нет такого женского сердца, которое бы не дрогнуло при имени чесменского героя. Мои чувства к нему не внезапны: я давно испытываю их, всегда извещенная о его щедрости и благородстве.
— Пусть скромные золотые цехины от адмирала станут залогом ваших будущих приятностей в жизни.
— А как здоровье моего адмирала?
— Ужасно! Сейчас он снял в Пизе двухэтажный отель Нерви, и в одиночестве и молитвах проводит свои тяжкие дни. Конечно, Орлов не смеет и надеяться, что вы удостоите его сиятельство своим посещением. Но… все-таки.
— Я подумаю, — сказала в ответ Тараканова.
Грандиозная эскадра России с пушками и бомбами — это ли еще не подарок судьбы? Де Рибас вкрадчиво спросил се:
— Нас никто не слышит?
— Мы одни. В этом будьте уверены.
— Тогда я сообщу вам главное: стоит вам появиться в Ливорно, и вся эскадра принесет вам присягу на верность — как императрице Елизавете Второй… Но сначала — Пиза?
— Пожалуй, — согласилась женщина. — В Риме я чувствую себя неважно от сухости воздуха, а в Пизе климат лучше.
Золото лежало на столе — доступное! Ганецкий доложил, что у отеля топчется, желая войти, кардинал Альбани.
Тараканова гордо тряхнула головой:
— Передайте кардиналу, что в помощи священного престола я более не нуждаюсь…
Альбани пытался удержать ее в Риме, говорил:
— Вы начинаете игру с огнем.
— И с огнем, и с водою, — отвечала Тараканова со смехом.
Теперь она именовала себя графиней Зелинской.
15 февраля в Пизе ее ожидала торжественная встреча: перед отелем Нерви офицеры салютовали шпагами, почетный караул с эскадры отдал самозванке почести, как царственной особе. Таракановой было приятно встретить здесь и де Рибаса.
— А вы уже в чине капитана? — спросила она.
— Благодаря служению вам, — отвечал пройдоха…
В дар Орлову она преподнесла мраморный барельеф со своим профилем. Алехан действовал напористо, а Тараканова, излишне чувственная, легко отдалась ему, о чем граф сразу же оповестил императрицу: «Признаюсь, что я оное дело исполнил с возможной охотою, лишь бы угодить вашему величеству». Не династию Романовых спасал он от покушений самозванки — себя спасал, карьеру свою, благополучие всего клана Орловых. Он даже предложил самозванке свою руку и сердце. «Но она сказала мне, — сообщал Алехан в столицу, — что теперь не время, ибо она еще несчастлива, а когда окажется на своем месте (читай —
В конце февраля Орлов сказал, что следует показаться на эскадре, дабы подготовить экипажи кораблей к присяге. Ранним утром они выехали в Ливорно, в отеле Нерви остался де Рибас, бумаги самозванки были упакованы им в плотные тюки — для отправки в Россию. Из кареты Тараканова пересела в шлюпку, украшенную коврами и шалями из индийского муслина. Под звуки оркестра с палубы «Ростислава» спустили кресло, обтянутое розовым бархатом, Тараканова уселась в нем, словно царица, и матросы, щелкая босыми пятками по тиковой палубе, с неприличными припевками подняли ее на палубу.
— Урра… урррра-а-а! — перекатывалось над рейдом.
Пушки извергли мощную салютацию — в ее честь.
— Теперь вы уже дома, — объявил Алехан Орлов…
Ветер радостно наполнил паруса. Вот и Лигурийское море.
— А что виднеется там… слева? — спросила женщина.
— Корсика, — скупо отвечал Самуил Карлович Грейг…
Тараканова обнаружила, что Орлов куда-то исчез. К ней подошел караул гвардии с капитаном Литвиновым.
— А где же адмирал? Позовите сюда Чесменского.
— Орлов, яко заговорщик, арестован и предстанет перед судом.
Тараканова требовала хотя бы де Рибаса.
— А сей изменщик, — отвечали ей, — уже повешен… Повинуйтесь!
Мимо Гибралтара она проплыла почти равнодушно, казалась даже веселой и много пела по-итальянски. Но, увидев берега Англии, ей знакомые, хотела броситься в море. Ее удержали матросы. Тут женщина поняла, что ждет ее впереди, и надолго потеряла сознание. Холодные ветры нелюдимо гудели в парусах, чужое море неласково стелилось под килями громоздких кораблей. 22 мая эскадра Грейга бросила якоря. Тараканову вывели на палубу, отстранив от нее камеристку Мешеде и верного Даманского. Она зябко вздрагивала, кашляла.
Увидев на берегу строения, Тараканова спросила:
— Как называется эта ужасная крепость?
— Кронштадт, — отвечали ей.
Ночью пришла галера, доставившая ее в Петербург — прямо в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. В растерянности женщина оглядела страшные, молчащие стены.
— О, Due… — простонала она.
В камеру вошел генерал, сказавший по-русски:
— Не пугайтесь! Я фельдмаршал и здешних мест губернатор, князь Александр Михайлович Голицын, мне поручено допросить вас… Первый вопрос самый легкий — кто вы такая?
Увы, ни слова по-русски Тараканова не знала. Ее тонкую и нежную шею украшал странный кулон — на белой эмали черный ворон, оправленный в золото. Женщина в яростном гневе сорвала с себя этот кулон и зашвырнула его в угол:
— О, карамба! О, какое гнусное коварство!
В перерыве между танцами Екатерина воскликнула:
— Ради одной паршивой мухи потребно стало гонять вокруг Европы целую эскадру — с адмиралом Грейгом во главе!
— Тяжелая попалась нам муха, — согласился Потемкин.