Фаворит
Шрифт:
Екатерина при встрече с невесткой ощутила брезгливость.
— Пфуй! — сказала она с отвращением. — Я прежде как следует изучила русский язык, а уж потом брюхатела…
Вскоре лейб-медик Роджерсон доложил императрице, что Natalie имеет неправильное сложение фигуры.
— Не это ли сложение костей сделало из нее немыслимую гордячку, которая не способна даже поклониться как следует?
— Возможно, — отвечал Роджерсон.
Екатерина с безразличным видом тасовала карты.
— «Ирод» подсунул нам завалящий товар, — сказала
Глядя на свою «несгибаемую» супругу, Павел тоже разучился кланяться, приветствуя людей не кивком головы, а, напротив, — запрокидывая голову назад, так что виделись его широкие ноздри, дышащие гневом. Он уговаривал Потемкина, чтобы Андрею Разумовскому дали чин генерал-майора, и Потемкин дал:
— Но об этом прежде вас просила его сестрица Наталья Кирилловна…
В это время, на свою же беду, при дворе появился князь Петр Голицын, прославленный сражением с Пугачевым. Молодой генерал был скромен, образован, женат, имел детей. Голицын был очень хорош собою, и Екатерина однажды, не удержавшись, при всех выразила свое восхищение:
— А каков князь Петр! Прямо куколка…
Громыхнул стул, резко отодвинутый: это удалился фаворит, Придворные сразу же стали шептаться:
— Вот и конец Голиафу сему… теперь перемены будут. Ну и пущай князь Петр, не все одноглазому лакомиться…
Потемкин велел заложить лошадей. В кривизне переулков обнаружил он сладкое прибежище своей юности — домишко, где когда-то проживал коломенский выжига Матвей Жуляков.
— Стой, — велел кучеру и остался здесь.
С выжигой он расцеловался в губы, они поплакали.
— Эх, Гришка-студент! Величать-то тебя ныне как?
— Без величанья хорош. Эвон, вижу бочку-то старую… Зачерпни-ка, друг сердешный, как в былые хорошие времена, капустки кисленькой. Вина ставь. Говорить станем…
Одряхлел выжига, но водку глотал исправно. Однако он шибко печалился, что вконец обнищал:
— Сейчас не как раньше. Тогда и баре щедрее были. Мундиров да кафтанов с покойников своих не жалели. Принесут мне: на, жарь! Я и жарю в свое довольство. А теперь, Гришка, сами норовят позолоту содрать, чтобы другой не поживился…
Потемкин смахнул с головы парик, сказал:
— Матяша, верь, и дал бы… да с чего? По семьдесят пять тыщ в год из казны забираю. А долгов уже на двести тыщ наскреб… Вот и считай сам: где тут деньгам быть? Да что деньги — вздор, а люди — все… Чего рот-то открыл? Подцепи-ка еще капустки из бочки.
Они выпили. Громко жевали капусту.
— Жарь духовку свою, — велел Потемкин.
Он сбросил с плеч тяжелый кафтан, обшитый золотом. Оторвал с нагрудья бриллиантовые пуговицы, даренные Екатериной. Швырнул одежду поверх железа, докрасна раскаленного.
— Жги! Чего там жалеть-то? Все дерьмо…
Смрад пошел по лачуге — хоть беги.
— Будто не кафтан, а меня жарят… Наливай!
Золото и бриллианты горкой лежали на столе — промеж бутылок да мисок с капустой, пересыпанной клюковкой.
— Бери
— Гришка, да ведь спьяна ты… одумайся!
— Твое… забирай, — отвечал фаворит.
Вернулся в карету — пьян-распьян, хватался ручищами за доски заборов, весь черный от копоти, напугал кучера:
— Эко вас, Хосподи! Ваш сясь, никак, пограбили?
— Должок другу вернул… езжай, не вырони меня.
Утром, когда пробудился, Москва гудела, встревоженная. На рассвете дрались на шпагах князь Голицын и Петр Шепелев, который коварным выпадом и заколол «куколку» насмерть.
Убийца не замедлил навестить Потемкина.
— Ваше сиятельство, — сказал Шепелев с подобострастием, — не токмо я, но и персоны важные приметили, что внимание особы, нам близкой, к петуху сему неприятно вам было. За услугу, мною оказанную, извольте руку племянницы вашенькой…
Григорий Александрович спустил его с лестницы.
— Убирайся, скнипа! Иначе велю собаками разорвать…
Панин позвал его к ужину, где были и послы иноземные. Оглядев их, Никита Иванович сказал, табакеркой играя:
— Из Америки слухи военные: англичане тамошние расхотели быть королевскими. Чую, вскорости Петербург обзаведется новым посланником — заокеанским. А эти фермеры, я слыхивал, чай лакают с блюдечек, по углам через палец сморкаются…
Корберон в тот вечер записал: «У гр. Панина была княг. Дашкова… она не терпит нас, французов, зато исполнена любви к англичанам. Скоро она отъезжает в Ирландию, где и останется с сыном, воспитание которого поручает знаменитому философу Юму». Потемкин спросил у посла Англии:
— Так ли уж плохи дела в Америке?
— Об этом предмете мой король подробно извещает императрицу вашу, прося предоставить ему для войны в Америке русскую армию, кстати освободившуюся после войны с турками. Георг Третий обещает платить Екатерине золотыми гинеями.
— Вам, милорд, — обозлился Потемкин, — не хватит Голконды в Индии, чтобы за кровь русских солдат расплатиться!
В поединке с самозванкой Екатерина понесла поражение. Теперь ей еще более хотелось знать — кто же она такая? Фельдмаршал Голицын, получив от императрицы новые инструкции, навестил в камере Даманского.
— Государыня велела мне объявить, что она не враг вашему счастью. Вам предоставлено право свободы. Вы можете венчаться согласно обычаям любой веры. Казна России берет на себя все свадебные расходы, и вы получите богатое приданое от нашей императрицы.
— О, как она милосердна! — воскликнул Даманский.
— Не спешите, — притушил его радость Голицын. — Вы должны пройти к своей госпоже, и пусть она честно признается перед вами, кто она такая, откуда родом и прочес.
Даманский беседовал с Таракановой по-итальянски: через дверь было слышно, как она плачет, упрекая его в чем-то, потом громко вскрикнула — и Даманский выскочил из камеры: