Фаворитки французских королей
Шрифт:
Король шутливо пожурил его, но взял слово непременно написать и убедить приехать.
По рассказам современника тех событий, обе стороны прибегли к хитрости. Прежде чем покинуть свой замок, Жан велел изготовить два совершенно одинаковых кольца и одно вручил супруге со следующим напутствием: «Если вам случится получить от меня послание с просьбой приехать в Блуа, но в нем не окажется знакомого вам кольца, отвечайте, что больны и приехать ни под каким видом не сможете». Франсуаза обещала исполнить это.
Так что все письма, адресованные ей и лишь понапрасну будившие желание короля, ни к чему не привели. — Франсуаза отвечала, что не может покинуть своего замка.
Трижды писались письма, трижды их содержание становилось известно королю, и он уже с восторгом потирал руки, но… трижды повторялась и приносила свои плоды одна и та же уловка. Король терял терпение и уже полагал, что красавица либо слишком глупа, либо слишком застенчива, и
Жан ле Лаваль вздохнул свободней, но в этот решающий момент допустил присущую подобным людям оплошность — радость чересчур его ослепила, он возгордился тем, что так ловко провел любвеобильного короля, и проболтался. Проще говоря, в пылу дружеской беседы он обо всем поведал камердинеру короля, с которым и государь имел счастье делиться своими секретами. Похвальба погубила хитреца. Камердинер, знавший об амурных намерениях короля, все ему сообщил, сказав, что знает и средство к достижению желанной цели.
На другой день кольцо Жана де Лаваля было у короля, тайно заполучить его не представляло труда, с него сделали дубликат, и в тот же вечер за пиршественным столом Франциск, обратившись к Жану де Лавалю, просил оказать ему еще одну, последнюю, любезность, написав жене последнее, четвертое, письмо. Тот с притворной радостью согласился. На следующий день, встретив его, король произнес:
— Ну, мой друг, дайте же мне поскорее ваше письмо. Я лично вручу его одному из моих гонцов.
Понятно, что королевский гонец, отправляясь в замок Шатобриан, вез в письме и копию кольца де Лаваля. И, само собой разумеется, Франсуаза вскорости была доставлена ко двору.
Появление ее произвело на супруга потрясающий эффект. Он едва не лишился рассудка от ярости, впрочем, что теперь мог он поделать?
Что касается короля, встретившего Франсуазу, выходящую из носилок, то он был совершенно покорен ее красотой.
На этот раз супруг Жан де Лаваль отступил и немедленно отбыл на родину — в Бретань, оставив двор навсегда. Все прошло без особых осложнений. Но Брайтон приводит случай, который говорит нам, что и королям не так легко даются победы в любви. «Я слышал, — говорит он, — что король Франциск захотел насладиться с одной прекрасной и весьма ему полюбившейся придворной дамой, но на пороге ее покоев его встретил муж со шпагой в руке, собиравшийся его убить. Тогда король приставил свою шпагу к его горлу и посоветовал этому дворянину не причинять ему никакого зла, если, конечно, он дорожит своей жизнью, а потом добавил, что, случись ревнивцу намести ему хоть какой-нибудь вред, он либо его убьет, либо прикажет отрубить ему голову, и на ту ночь отправил его на улицу и сам занял его место.
И надо признать, эта дама была весьма счастлива найти такого хорошего защитника и покровителя своей п… ибо с тех пор муж не осмеливался сказать ей ни слова и предоставил ей полную свободу действий!»
И Брантом продолжает со свойственной ему откровенностью: «Я слышал даже, что не только эта дама, но и многие другие добились от короля такого же покровительства. Подобно тому, как кое-кто, воюя за свои земли, водружает на свои ворота королевский герб, эти женщины украшают королевским гербом свою п… так что их мужья не смеют им и слова сказать.
А не будь этого, они проткнули бы их шпагой» [94] .
И надо признать, что за всем этим его вниманием не была обделена и законная супруга — королева Клод.
Однако в случае с госпожой де Шатобриан дело обстояло иначе. Прошло три года, прежде чем она уступила страстным ухаживаниям короля. Муж прекрасной дамы был нейтрализован одним росчерком пера, каким король назначил его командиром гвардейской роты, и, поскольку Жан де Лаваль был очень честолюбив, милость эта дала прекрасные результаты. Оправившись со своей потерей, он целиком отдался твоим служебным обязанностям. Братья красавицы тоже получили каждый по чудесной награде — старший, господин де Лотрек, был назначен губернатором недавно вновь завоеванного Милана [95] , два других тоже получили почетные должности при дворе, но несколько позднее.
«Лукавая женщина давно поняла, что король Франциск I влюбился и ее желает. Она отправила ему самое ловкое и лицемерное письмо, какое только можно себе вообразить:
„Королю, моему господину и государю. Сир! Я не знаю, как мне благодарить вас за щедрость, с которой вам было благоугодно послать мне эту вышивку с вашим гонцом. Я могу лишь нижайше вас благодарить и представить вам заверения в вечной службе и обязанности от имени господ де Лотрека, де Шатобриана и от меня лично, от имени наших домов в настоящем и будущем за дарованные блага и за то, что вы соблаговолили оказать мне честь, написав мне… Я же, государь, могу лишь молить Всемогущего создателя предоставить им случаи оказать вам приятные услуги. Ваша нижайшая и все покорная подданная
Франсуаза де Фуа.“
Любим своей женой [96] , выбирая на ночь самых свежих и пылких девиц из „своей маленькой компании“, посещая порой ранним утром в поисках приключений притоны вместе с несколькими друзьями, прятавшими, подобно ему, лицо под пластырями, и зная, что он скоро будет любовником самой желанной для него в мире женщины, король Франции был тогда счастливым человеком, безгранично довольным своей судьбой.
А потому даже послов иностранных держав он стал принимать с необычайным блеском. Непринужденный, остроумный, уверенный в себе, Франциск I вел дела с таким умением, что поразил и покорил всех. Эта любезная и царственная дипломатия принесла отличные результаты: король примирился с папой, заключил союз с королем Испании, заручился дружбой швейцарцев и венецианцев и даже выкупил город Турне [97] у короля Английского. Это доказывает лишний раз, что, когда главы государств счастливы в любви, они могут единолично совершать великие дела» [98] .Победа молодого государя над Франсуазой де Фуа де Шатобриан была полной. Теперь именно она возглавляла его «маленькую компанию, собрание запасных королевских любострастниц и с успехом теснила, а быть может, скорее даже совсем оттесняла в тень королеву Клод. Даже в своих поездках король охотно делил свое время и свое общество в первую очередь с ней и лишь потом со своей женой Клод, родной сестрой Маргаритой Валуа [99] , верным другом и фаворитом адмиралом Гуфье де Бонниве [100] и, подчас, самыми хорошенькими девушками долины Луары, уже нами чудесно охарактеризованными в другом месте.
[100]Что касается этого знаменитого Бонниве, фаворита Франциска, то относительно него и Маргариты рассказывали следующую историю, поведанную Брайтоном, да, впрочем, не им одним. Итак, в счастливые годы царствования Франциска I подданные во всем привыкли следовать прихотям и вкусам своего короля, и Бог знает, до чего это их довело. Так, этот самый Бонниве стал ухаживать за сестрой своего государя, красивой Маргаритой Наваррской, надеясь в ней обнаружить нрав ее брата, но не достиг цели. Тогда он решил завладеть ею при помощи хитрости. Для этого он пригласил весь двор в свой охотничий замок. Ночью, когда все спали, он пробрался к принцессе в спальню, но та проснулась и стала отбиваться и звать на помощь. Отважный Бонниве вынужден был с позором бежать. Король, узнав на следующий день об этой истории (и о поражении друга), только рассмеялся. Право же, он нисколько не был разгневан, посчитав все происшедшее почти само собой разумеющимся. Что ж, воистину верно сказано, каков король — такие и подданные. И надо признать, что раблезианские нравы его утвердились в сердцах и душах его подданных всерьез и надолго, чего невозможно было сказать о царствовании его предшественника Карла VIII, который хоть и был силою природы единственным и исключительным в своем роде сладострастником, но подданным своим таких наклонностей не привил или не успел привить зи краткостью лет своего царствования. Нравы же и привычки Франциска I создавали моду в стране.
Так, двор, все более и более подражавший вкусам молодого государя, стал „настоящим публичным домом“, по словам одного из очевидцев пикантных событий. Люди предавались там блуду с восторгом и в то же время уверенностью и спокойствием духа, которому позавидовали бы даже дворы Нерона, Калигулы или Домициана.
Впрочем, как и императоры Нерон или Калигула, их пороков, разумеется, Франциск I очень любил такую всепобеждающую любовную откровенность, никогда не доверяя людям, излишне добродетельным.
Такое странное положение дел вынуждало многих придворных, порядочных и стыдливых по природе, всячески рядиться в латы рогоносцев или развратником, в зависимости от того, что им было скорее выгодно.
„И в самом деле, в те времена, — рассказывает историк, — не иметь любовницы означало быть плохим придворным“ [101] .
Однако король Франциск никогда не допускал насилия над женщиной, полагая, что для настоящего рыцаря и кавалера самое главное удовольствие в любим, являющееся ее смыслом и сутью, — это заставить женщину забыть о своей стыдливости».
[101]Бретон Ги. История Франции в рассказах о любви. М.: «Мысль». 1993. С. 114.