Фавориты Фортуны

Маккалоу Колин

— Это честь для меня.

* * *

Переговоры о флоте заняли некоторое время, о чем Цезарь не пожалел. Каждый день он и пренебрегаемая жена Птолемея Кипрского приходили на место рождения Афродиты, и каждый День Цезарь купался в сущности богини, прежде чем с огромным удовольствием поделиться своей сущностью с супругой Птолемея Кипрского. Было очевидно, что чиновники из Александрии куда больше уважали Митридатиду Ниссу, чем ее мужа. Это имело некое отношение к тому обстоятельству, что царь Тигран находился недалеко, на другом берегу, в Сирии. Египет был достаточно далеко, чтобы считать себя в безопасности, но вот Кипр — это совсем другое.

Цезарь расстался с дочерью царя Митридата мирно и с сожалением, которое долго его не покидало. Он получал от этой женщины физическое удовольствие. Но кроме того, он обнаружил, что ему нравится ее беззастенчивая уверенность в том, что она, дочь великого царя, — ровня любому мужчине. Конечно, римский гражданин не имел права в буквальном смысле слова «вытирать ноги» о римскую женщину. И тем не менее римлянка по положению стояла гораздо ниже

своего соотечественника-мужчины. Покидая Пафос, Цезарь подарил Митридатиде Ниссе искусно вырезанную камею с изображением богини, хотя это был редкий и дорогой камень.

Понимая это, она испытала огромное удовольствие, о чем написала в Александрию своей сестре Клеопатре Трифене:

Я, наверное, больше никогда не увижу его. Он не такой человек, чтобы идти куда-то или делать что-либо без определенной цели. Я имею в виду, цели с точки зрения мужчины. Думаю, он даже немного любил меня, но это никогда больше не приведет его вновь на Кипр. Ни одна женщина никогда не встанет между ним и его целью.

Раньше я никогда не встречала римлянина, хотя понимаю, что в Александрии видеть их можно очень часто. Так что, вероятно, ты знаешь не одного римлянина. Почему он отличается от всех? Потому что он римлянин? Или потому, что он такой один? Может быть, ты ответишь мне на этот вопрос. Хотя думаю, я знаю, что ты скажешь. Больше всего мне понравилось его неопровержимо высокое происхождение, его спокойствие, которое ни в коем случае не есть безразличие. Признаюсь, с моей помощью он получил флот. Я знаю, знаю, он использовал меня! Но бывает, дорогая Трифена, когда человек не возражает, чтобы его использовали. Он немного любил меня. Он ценил мое рождение. Ни одна женщина не может устоять перед тем, как он смеется.

Это был очень приятный эпизод. Я скучаю по нему, бесстыднику! Не беспокойся обо мне. Чтобы обезопасить себя, после его отъезда я приняла снадобье. Если бы я была замужем действительно, а не только на словах, я этого не сделала бы: кровь Цезаря лучше крови Птолемея. Увы, с таким мужем у меня никогда не будет детей.

Мне жаль, что у тебя трудности. Печально, что мы не так воспитаны и не можем до конца понять ситуацию в Египте. Ни нашего отца Митридата, ни нашего дядю Тиграна не волнуют эти трудности. Они попросту продали нас, чтобы получить Египет, поскольку в нас течет кровь Птолемеев. Но вот неожиданная категория людей, о которой мы ничего не могли знать, — жрецы Египта. Огромна их власть над простыми людьми, в которых течет кровь коренных египтян, а не македонян. Как будто две совершенно разные страны объединены под общим названием «Египет»: земля македонской Александрии и Дельты и земля египетского Нила.

Думаю, дорогая Трифена, что ты должна вести собственные переговоры с египетскими жрецами. К счастью, твой муж Авлет — не мужчина для мужчин, так что у тебя есть надежда получить наследников. Ты должна рожать детей! Однако по египетским законам ты не имеешь права родить, пока не будешь коронована и помазана. А ты не можешь быть коронована и помазана, пока египетские жрецы не согласятся совершить обряд. Я знаю, александрийцы сообщили посольству из Рима, что ты якобы уже воцарилась согласно всем законам. Они понимали, что Марк Перперна и члены посольства несведущи в египетских обычаях. Но жители Египта хорошо осведомлены о том, что ты не получила от жрецов подтверждения в истинности твоих притязаний на трон. Авлет — глупец, ему не хватает ума и политической проницательности. В то время, как ты и я — мы дочери нашего отца.

Иди к жрецам и говори с ними. Говори с ними от своего имени. Мне ясно, что ты ничего не получишь, даже детей, пока не убедишь жрецов. Пусть Авлет считает, что он более значителен, чем они, и что александрийцы достаточно сильны, чтобы одолеть жрецов. Он не прав. Или, правильнее выразиться, Авлет находит, что важнее быть македонским царем, нежели египетским фараоном, что если он македонский царь, то должен рано или поздно стать египетским фараоном. Из твоих писем ко мне я сделала вывод, что ты в эту ловушку не попала. Но этого недостаточно. Ты должна вести с ними переговоры. Жрецы понимают, что наши мужья — последние в роду Птолемеев и что восстановить на троне конкурирующие династии египетской крови после почти тысячелетнего иностранного правления будет куда более рискованно, чем санкционировать царствование последнего из Птолемеев. Так что я считаю, что они просто добиваются, чтобы с их мнением считались. Не игнорируй их, дорогая Трифена, принимай их всерьез. И заставь своего мужа уважать их! В конце концов, они охраняют сокровища фараона, доходы от Нила и египетский народ. Тот факт, что Птолемею Сотеру удалось разграбить Фивы семь лет назад, к делу не относится. Он был коронован, он был фараоном. А Фивы — это не весь Нил!

А тем временем продолжай принимать снадобье и не борись ни со своим мужем, ни с александрийцами. Пока они остаются твоими союзниками, у тебя есть основа для переговоров со жрецами в Мемфисе.

К концу секстилия Гай Юлий Цезарь возвратился к Ватии в Тарс и смог сообщить ему о согласии всех важных приморских городов и территорий, входящих в сферу ответственности Ватии, предоставить по его требованию корабли с командами. Ватия был явно доволен, особенно согласием Кипра. Но у него больше не нашлось поручений для молодого подчиненного. Кроме того, он уже получил известие о смерти Суллы.

— Тогда, Публий Сервилий, — сказал Цезарь, — с твоего разрешения я хотел бы вернуться домой.

Ватия нахмурился:

— Зачем?

— По разным причинам, — спокойно ответил Цезарь. — И самая важная — ты во мне не нуждаешься. Разве что ты намерен снарядить экспедицию, чтобы выгнать царя Тиграна из Восточной Педии и Евфратской Каппадокии.

— Такого приказа я не получал, Гай

Юлий, — высокомерно произнес Ватия. — Я должен сосредоточить усилия на управлении своей провинцией и ликвидации угрозы пиратов. Каппадокия и Восточная Педия должны подождать.

— Понимаю. В таком случае у тебя нет для меня поручений на ближайшее время. Другие мои причины желания возвратиться домой — личного характера. Я должен осуществить наконец брачные отношения и заняться судебной карьерой. Время, проведенное в должности фламина Юпитера, привело к тому, что мне уже поздно начинать карьеру адвоката. Когда придет мое время, я хочу стать консулом. По праву рождения я могу им стать. Мой отец был претором, мой дядя — консулом, мой кузен Луций — консулом. Юлии снова выходят на передний план.

— Очень хорошо, Гай Юлий, можешь ехать домой, — сказал Ватия, которого убедили эти аргументы. — Я буду счастлив рекомендовать тебя Сенату и классифицировать собранный тобой флот как твой вклад в предстоящую кампанию.

* * *

Смерть Суллы положила конец мирным отношениям между консулами Лепидом и Катулом. По своей природе эта пара не могла ладить. Взаимная злоба проявилась немедленно, как только умер диктатор. Катул утверждал, что Сулле следует организовать государственные похороны. Лепид отказался санкционировать расход общественных денег на похороны того, чье состояние могло позволить себе понести такие расходы. На заседании Сената в этом споре победил Катул. Сулла был похоронен за счет казны, которую, в конце концов, он сам и наполнил.

Но у Лепида имелась поддержка. В Рим стали возвращаться изгнанные Суллой. Марк Перперна Вейентон и сын Цинны Луций возвратились в Рим вскоре после похорон. Каким-то образом Перперне Вейентону удалось избежать проскрипций, несмотря на его пребывание в Сицилии по прибытии Помпея, — возможно, потому что он не остался, чтобы оспаривать владение Сицилией у Помпея, и у него не было достаточно денег, чтобы сделать его заманчивым кандидатом в проскрипционные списки. Конечно, у молодого Цинны денег не оставалось. Но теперь, когда диктатор умер, оба стали ядром фракции, тайно стоявшей в оппозиции к политике и законам диктатора. Естественно, они предпочли объединиться с Лепидом, а не с Катулом.

Лепид, имевший репутацию человека, который спорил с Суллой в Сенате, считал, что у него есть шанс уменьшить строгость некоторых законов Суллы, ибо его сторонники в Сенате превосходили числом сторонников Катула.

— Я хочу, — сказал Лепид своему близкому другу Марку Юнию Бруту, — войти в историю как человек, который облек законы Суллы в форму, более приемлемую для всех, даже для его врагов.

Фортуна была на стороне их обоих. Последний составленный Суллой список магистратов включал имя Брута как претора. Когда в первый день прошлого нового года консулы и преторы вступили в должность, жребии, определяющие, кому какие провинции достанутся, оказались благоприятны как для Лепида, так и для Брута. Лепиду досталась Заальпийская Галлия, а Бруту — Италийская Галлия. Срок их губернаторства начинался в конце их срока теперешней службы, то есть в первый день следующего года. Заальпийская Галлия до недавнего времени не была консульской провинцией. Но две вещи изменили ее статус: война в Испании против Квинта Сертория (неудачная) и состояние галльских племен, теперь находившихся на грани мятежа и, таким образом, представлявших угрозу для сухопутного пути в Испанию.

— Мы сможем действовать в наших провинциях единой командой, — сказал Лепид Бруту. — Я начну войну против восставших племен, а ты организуешь в Италийской Галлии поставки для меня и будешь оказывать мне любую помощь, какая понадобится.

Таким образом, Лепид и Брут мечтали о деятельном и полезном губернаторстве в будущем году. Поскольку Сулла был уже похоронен, Лепид приступил к осуществлению своей программы по смягчению жесткости законов Суллы, а Брут, председатель суда по делам о насилии, занимался исправлением законов Суллы, принятых в прошлом году претором Суллы Гнеем Октавием, применительно к этому суду. Очевидно с согласия Суллы, Гней Октавий узаконил требование, чтобы некоторые выигравшие от проскрипций возвратили имущество, полученное в результате насилия или запугивания, что, естественно, означало вычеркивание имен первоначальных собственников из списков проскрибированных. Одобрив меры Гнея Октавия, Брут с энтузиазмом продолжил свою работу.

В июне, когда прах Суллы был уже помещен в гробницу на Марсовом поле, Лепид объявил в Сенате, что он будет добиваться согласия Сената на lex Aemilia Lepida, согласно которому надлежит вернуть некоторые земли, которые Сулла отобрал у городов Этрурии и Умбрии, чтобы поселить на них своих ветеранов.

— Как все вы знаете, — обратился Лепид к внимательно слушавшему его Сенату, — к северу от Рима наблюдаются значительные волнения. Я считаю — и многие со мной согласны! — что в основном эти волнения порождены тем, что наш оплакиваемый диктатор захотел наказать сообщества в Этрурии и Умбрии, отобрав у них городскую землю, всю до последнего югера. То, что Сенат не всегда поддерживал меры диктатора, он продемонстрировал, когда пошел против желания диктатора внести в списки каждого гражданина в городах Арретий и Волатерры. И наша заслуга заключается в том, что нам удалось отговорить диктатора от этих мер, даже несмотря на тот факт, что в тот момент диктатор пребывал на пике своей власти. Не думайте, что мой новый закон предложит что-то хорошее Арретию и Волатеррам! Они активно поддерживали Карбона, а значит, от меня они не получат ничего. Нет, сообщества, о которых я говорю, в большинстве своем были вынуждены принимать у себя легионы Карбона. Они согласились на это не добровольно! Я говорю о таких местах, как Сполетий и Клузий. В данный момент они кипят от возмущения, ибо потеряли свои городские земли, хотя никогда не действовали предательски. Это просто несчастные жертвы гражданской войны, оказавшиеся на пути чьей-то армии.