Фавориты у российского престола
Шрифт:
Екатерине, во-первых, выполнявшей условия договора, а во-вторых, по религиозным соображениям не считавшей возможным допускать угнетение православных христиан, конечно, не понравилась точка зрения Понятовского. Она думала, что речь идёт о реакции диссидентов, а на самом деле была страшна реакция католического большинства польского населения, не желающего равняться в правах с православными и греками-неуниатами. И императрица высказалась весьма определённо: «Если король так смотрит на это дело, то мне остается чувствительное сожаление о том, что я могла обмануться в дружбе короля, в образе его мысли и чувств».
Н. И. Репнин, который боялся народных волнений в Польше в связи с диссидентским вопросом, но полагал, что в такой ситуации ему остаётся только «исполнить волю всемилостивейшей государыни касательно до гражданских диссидентских преимуществ», а потому все свои силы употребил на достижение цели и где подкупом, где интригами, где угрозами, а то и арестом наиболее активных противников, а главное — введением русских войск в предместья Варшавы, добился желаемого: 13 февраля 1768 года Польский сейм утвердил закон о свободе вероисповедания польских граждан и об уравнении политических прав диссидентов с католиками. Екатерина II была довольна, не подозревая,
Восстание не приобрело народного характера, но принесло смуту, углубило религиозную рознь. Появились шайки грабителей, потому что на призыв «за веру и свободу» в основном стекались те, кто не хотел работать, а хотел наживаться на грабеже, то есть голь перекатная. Такая же голь — гайдамаки и запорожские казаки — выступили против конфедератов, как бы защищая веру православную, а для этого грабя и убивая и католиков, и мусульман, и всех, кто попадётся под горячую руку.
Король Станислав-Август тяготился своими обязательствами перед Россией, но продолжал заискивать перед Екатериной II, потому что весьма нуждался в деньгах: конфедерации забирали всё, что предназначалось ему. В конце октября 1767 года Репнин писал: «„Дерзость и наглость возмутителей во всех частях умножается, а в Великой Польше ежедневно грабежи делаются, и час от часу разные вновь партии сих грабителей показываются. Доходов государственных ни одного злотого“. Королю месяца через два опять есть нечего будет, ибо доходы везде разграблены и к нему не доходят». Тем не менее Понятовский продолжал гнуть свою линию на преобразования, на изменение конституции, затем, побуждаемый канцлером Хребтовичем, примкнул к Тарговицкой конфедерации. Поддерживая движение против диссидентов, а следовательно, против России, польский король в то же время постоянно просил денег то у Панина, то у Репнина, то у самой императрицы. И получал желаемое, всё более и более попадая в зависимость от российской императрицы. Он пробовал найти поддержку со стороны Франции, просил совета у госпожи Жоффрен как хозяйки великосветского салона в Париже, пытался найти контакты с Австрией. Но тщетно. Его судорожные попытки вырваться из круга зависимости от русской императрицы не увенчались успехом.
Вместе с Чарторыйскими король обращался к Панину с просьбой отменить постановление о диссидентах. Но Панин, зная мнение Екатерины по этому вопросу, им отказал. Попытки Понятовского провести преобразования, изменить конституцию взволновали Фридриха И, и он 30 октября 1764 года отправил Екатерине послание, в котором, в частности, писал: «Многие из польских вельмож желают уничтожить liberum veto и заменить его большинством голосов. Это намерение очень важно для всех соседей Польши. Согласен, что нам нечего беспокоиться при короле Станиславе, но после него? Если ваше величество согласитесь на эту перемену, то можете раскаяться, и Польша может сделаться государством, опасным для своих соседей, тогда как, поддерживая старые законы государства, которые вы гарантировали, у вас всегда будет средство производить перемены, когда вы найдете это нужным Чтоб воспрепятствовать полякам предаваться их первому энтузиазму, всего лучше оставить у них русские войска до окончания сейма». Это письмо поразило Екатерину, она послушалась совета прусского короля и отказала Понятовскому в согласии на преобразования в Польше.
А в это время в Европе ходили «достоверные» слухи о предполагаемом брачном союзе короля Станислава-Августа с императрицей Екатериной II. На самом же деле российская императрица перестала доверять Понятовскому. Ей была известна двойственная политика Станислава-Августа, а потому теперь польский король проживал в Гродно под присмотром Репнина и на иждивении Российской империи. Клану Чарторыйских, игравшему весьма заметную роль в Польше, было предложено: старику-канцлеру оставить добровольно свой пост, а двум молодым сыновьям отправиться в Петербург для службы российской короне. И Чарторыйские повиновались. Один их этих сыновей, князь Адам Чарторыйский, впоследствии в своих записках вспоминал о польском короле: «В декабре 1764 года мы простились с родителями и тронулись в далекий путь. По дороге мы посетили Гродно, где в это время проживал злополучный король Станислав-Август, под надзором князя Репнина. Здесь алы пробыли до весны и за эти несколько месяцев часто посещали короля, были свидетелями его горя и горьких упреков, которые он себе делал, не будучи в состоянии спасти отечество или по крайней мере погибнуть, сражаясь за него».
Не только он, но и конфедераты ничего не могли сделать для сохранения Польши как независимого, свободного государства и противостоять разделу Польши между Пруссией, Россией и Австрией. Франция под видом борьбы против России также подрывала стабильность Польши изнутри: один из главарей конфедератов Красинский получил от французских борцов против России, во главе которых стоял французский министр Шуазель, 200 тысяч ливров, чтобы свергнуть короля Станислава-Августа и выбрать королём французского принца Конде или саксонского принца Альберта с условием, что новый король должен жениться на австрийской эрцгерцогине.
Во время восстания один из гайдамацких отрядов переправился через речку Кодыму, которая считалась границей между Россией и Турцией, и разграбил татарское местечко Галту, а в ходе сражения с турками и татарами несколько раз то отступал, то снова переправлялся через речку Кодыму. Стамбул тотчас же отреагировал на нарушение границы и нападение на население Османской державы и отправил к границе с Россией 20-тысячный турецкий корпус Русский посол Обрезков 25 сентября 1768 года пытался уладить это дело путём переговоров, но был арестован, дипломатические отношения Турции с Россией были разорваны, и Турция объявила России войну. Россия оказалась в состоянии не одной, а двух войн. Но императрица Екатерина II не растерялась. В письме к графу Чернышеву она обрисовала своё положение
На заседании Григорий Орлов предложил послать в Средиземное море военно-морскую экспедицию. Обсудив это предложение, члены Совета согласились привлечь к борьбе с турками христианское население Турции, христиан-греков и черногорцев. Предполагалось, что война должна носить наступательный характер и русская армия не должна допустить турок в Польшу. Так была подготовлена при Екатерине II первая Русско-турецкая война, возникшая в результате политики Екатерины II и Фридриха II в отношении польских диссидентов и впоследствии ознаменованная славными победами русского оружия.
В 1770 году конфедераты провозгласили, что король Станислав-Август свергнут с престола, и объявили междуцарствие. В письме от 12 января 1772 года посол в Польше Волконский уведомил Панина, что примас (первый по сану или по своим правам епископ католической, а также англиканской церквей) с приверженными к России людьми старался усилить новую русскую и патриотическую партию, но король и его советники всячески стараются помешать этому. Такое противодействие российской политике со стороны короля, неясность положения, когда слова Станислава-Августа не соответствовали его действиям, заставило посла Волконского просить отставки. Его просьба была удовлетворена, на смену ему был назначен послом Салдерн, который без обиняков обрисовал Станиславу-Августу весь ужас его положения: народ его ненавидит, извне никакой помощи он ожидать не может, потому что даже императрица Екатерина II, наблюдая его двойную политику, готова лишить его своего покровительства, если он не переменит своего поведения относительно России. Понимая всю справедливость сказанного ему послом Салдерном, Понятовский испугался и представил русскому послу следующий дипломатический документ: «Вследствие уверения посла Ее Величества Императрицы Всероссийской в том, что августейшая государыня его намерена поддерживать меня на троне польском и готова употребить все необходимые средства для успокоения моего государства; вследствие изъяснения средств, какие, по словам посла, императрица намерена употребить для достижения этой цели; вследствие обещания, что она будет считать моих друзей своими, если только они будут вести себя как искренние мои приверженцы, и что она будет обращать внимание на представления мои относительно средств успокоить Польшу, — вследствие всего этого я обязуюсь совещаться с Ее Величеством обо всем и действовать согласно с нею, не награждать без ее согласия наших общих друзей, не раздавать вакантных должностей и старосте, в полной уверенности, что Ее Величество будет поступать со мною дружественно и с уважением, на что я вправе рассчитывать после всего сказанного ее послом Подписано 16 мая 1771 года, Станислав-Август, король».
В последние годы жизни Екатерины II последний польский король Понятовский, уже после раздела Польши, жил в Гродно, по-прежнему на иждивении императрицы Всероссийской. Он не имел уже никакого значения в политических делах, и императрица уже фактически не обращалась к нему, предоставив наблюдение за ним сменяющимся русским послам в Варшаве. В 1797 году, уже после смерти императрицы Екатерины И, он был приглашен императором Павлом I, весьма к нему расположенным, в Санкт-Петербург. Это особое расположение Павла к Понятовскому возникло значительно раньше, когда великий князь Павел Петрович со своей второй супругой Марией Феодоровной путешествовал по Европе в 1785 году. Тогда польский король, узнав, что августейшая чета проезжает по югу Польши, отправился туда и организовал почётную встречу великому князю и великой княгине, поселил их в роскошных апартаментах замка Вишневец, в то время принадлежавшего графу Мнишеку, женатому на племяннице Станислава-Августа — графине Замойской. В те дни в дружеских беседах будущий император сошёлся с Понятовским по многим вопросам и оставил в своей памяти приятное впечатление от этих встреч и бесед. Поэтому по восшествии на престол Павел, считавший к тому же, что Екатерина незаслуженно плохо относилась к Понятовскому, пригласил бывшего польского короля в Петербург и весьма благосклонно и великодушно принял его со всеми почестями, подобающими коронованным особам. Понятовскому был предоставлен в Петербурге Мраморный дворец — один из дворцов, отличавшихся роскошью и великолепием обстановки. В честь бывшего польского короля были устроены торжественные приёмы и банкеты, организованы дружеские встречи и беседы, напоминавшие прежнее общение великого князя Павла Петровича с польским королем в замке Вишневец Однако, как вспоминает об этом времени Адам Чарторыйский, «вопрос о возвращении Станиславу-Августу его королевства никогда не возбуждался, если не считать нескольких намеков, которые Павел I сделал некогда Костюшко, осуждая принципиально политику Екатерины по польскому вопросу». Чарторыйский и другие польские патриоты считали, что «окруженный внешними знаками внимания и милости императора, пленный король влачил довольно грустное существование в столице, стараясь, быть может, чрезмерной угодливостью заслужить расположение непостоянного монарха, в руках которого находилась его судьба». Иллюстрируя это «грустное существование», Чарторыйский рассказал о присутствии Станислава-Августа на короновании Павла I в Успенском соборе Кремля: «По желанию императора вслед за ним переехал в Москву и польский король, который должен был присутствовать на всех торжествах коронования. Надо признаться, что Станиславу-Августу пришлось играть довольно плачевную роль, когда он должен был следовать за императором, окруженным своим семейством и блестящей свитой. Церковная служба, которой начинается это торжество, чрезвычайно продолжительна. Во время этой службы Станислав-Август, утомленный до чрезвычайности, попробовал сесть в отведенной ему трибуне. Император тотчас это заметил и велел ему сказать, что в церкви он все время должен находиться стоя, — что несчастный король, сильно смущенный, и поспешил исполнить».