Фазы неизбежности

Aldin

Дарэм хотела было возразить, что не графу решать подобные вопросы, и что для самой Нази действительно важно было вернуться сюда, пускай даже на несколько минут. А еще, что именно прошлое делает немного человечнее даже вампира. Однако вместо этого она сказала лишь:

— Возможно, именно поэтому я вас заранее в известность и не ставила. Но, раз уж мы все равно здесь, можем ли мы еще немного пройтись? Я хотела бы увидеть озеро.

В ответ граф смерил Нази неодобрительным взглядом и, едва заметно поджав бледные губы, коротко, словно бы нехотя кивнул.

— Спасибо, — искренне поблагодарила его женщина, и между ними воцарилось молчание.

Людей на улице в этот час почти не было — слишком поздно для вора, слишком рано для молочника — а та пара человек, что попались навстречу, не обратили на них особого внимания, что, впрочем, и не удивительно. Если не присматриваться внимательно, сейчас Нази, как и Кролок, ничем не отличались по своему виду от людей, каждый день проходящих по улицам Брегенца, спеша по своим делам или праздно прогуливаясь под кленами, в изобилии

растущими по всему городу. И возможно, некоторые из этих людей тоже кого-то убили.

«Он бы все равно умер».

Эти слова Дарэм повторяла всякий раз, глядя в лицо очередного осужденного на смертную казнь арестанта, пытаясь убедить себя, что забирает лишь то, что и без нее через несколько дней перестанет существовать. С самого своего обращения Нази знала, что убивать обычных людей она попросту не сумеет. Так что, когда первая жертва оставила ее один на один с реальностью, от которой Дарэм пыталась отвернуться, женщина поняла, что ей придется найти собственное решение проблемы. И в какой-то степени она действительно его нашла. Или ей просто хотелось в это верить.

«Какая разница, ты или палач?»

Уже сегодня утром охрана обнаружит в камере полностью обескровленный, обезглавленный труп, рядом с которым найдется и «орудие убийства» в виде топора. Случай этот, разумеется, тут же будет признан весьма загадочным и даже мистическим. Следствие с месяц поломает голову, пытаясь понять, что же могло произойти в запертой снаружи камере, дверь которой так и оставалась закрытой до прихода охраны, а потом все забудется, и дело это канет в бумажном море отчетов о куда более серьезных преступлениях, чем убийство висельника. Иногда Дарэм забирала тела с собой, заставляя следствие рассматривать версию о побеге, иногда бросала на месте… Но сколько бы ни напоминала она себе, что люди, которых она убивает — преступники, что в противном случае они погибнут смертью куда более страшной, полностью сознавая каждую секунду жизни, уходящей из их агонизирующего в петле тела, убийство все равно оставалось убийством. Как не перестала быть убийством смерть отступника, которого Дарэм принесла в жертву на ритуальном круге, твердя, что жизнь обреченного на казнь нужна ей гораздо больше, чем в сложившихся обстоятельствах нужна она ему самому.

«Спасать человеческие души — удел церковников, которые служат Богу, — так когда-то говорил ей покойный Винсент Дарэм. — Обеспечивать их благополучие — удел государства, которое служит обществу. Карать и миловать их за земные преступления — удел судей, которые служат закону. А мы служим людям, и наша главная задача — защитить их не друг от друга, не от той тьмы, что у них внутри, но от той, что угрожает им извне».

— Вы спрашивали, ненавижу ли я вас, — снова заговорила Дарэм, когда они с Кролоком, миновав небольшой парк, вышли, наконец, на набережную. Уличные фонари уже не горели, и в предрассветных сумерках подернувшаяся туманной дымкой гладь Боденского озера казалась пепельно-синей. — Я ответила «да», но это не совсем так. В конце концов, вы всего лишь позволили мне стать вампиром, Ваше Сиятельство. А стала им уже я сама. Все, что происходило после двадцать второго декабря — моя вина настолько же, насколько и ваша. Я ведь могла уйти, остаться на тропах и, в конечном счете, вы бы этому никак не смогли помешать, хотя и способны были создать мне определенные проблемы, не скрою, — облокотившись на широкие деревянные перила, Нази рассеянным взглядом уставилась на неспешно покачивающиеся возле пирса лодки. — Я и должна была уйти. Любой некромант вам сказал бы, что это единственно верный поступок в моем положении. А я вот все… трушу, что ли. Знаю, что надо, откупаюсь чужими жизнями, ненавижу себя за то, что делаю, и все равно существую. Пытаюсь найти себе какое-то оправдание, но штука-то в том, что оправданий нет, верно? Только мой выбор. Вот и выходит, что я сама поставила свою «жизнь» выше десятков других жизней, ничем не хуже и не лучше моей. Если бы Винсент меня сейчас видел… он бы побрезговал даже плюнуть в мою сторону. И был бы прав.

Фон Кролок слушал ее, не перебивая, и Дарэм понятия не имела, какие мысли в этот момент бродили в его голове, однако, когда он наконец заговорил, голос его, как всегда, звучал уверенно и ровно:

— Порою у меня создается впечатление, Нази, будто в моем замке вовсе не четверо, а пятеро обитателей: я, Герберт, Куколь, ты — и твой покойный муж. Твои представления о нем могут всерьез отличаться от реальной личности и, думаю, если он действительно любил тебя, а из того, что я о нем знаю, складывается впечатление, что так оно и было, полагаю, он не стал бы осуждать твое присутствие на этом свете. А даже если и стал бы… это уже совершенно не существенно, не находишь? В чем толк апеллировать к тому, кого уже нет, и на основании его представлений и его идеалов строить собственную «жизнь»? Я не знал его, но, тем не менее, между ним и тобой есть, на мой взгляд, одна существенная разница, — граф оперся ладонями на перила справа от Дарэм, как и она, щурясь от задувающего в лицо ветра. — С твоих слов выходит, что в нем некромант был сильнее человека. В тебе же, драгоценная моя фрау, напротив, человек — сильнее некроманта. Твой страх и твое нежелание веками оставаться в пустоте — это вполне естественные чувства, которые ты с легкостью прощаешь другим, однако не желаешь принимать в себе. Совершенно, осмелюсь заметить, напрасно. Ты исполнила свою присягу, Нази, и больше уже не некромант.

— Не некромант. Но и не человек. «Немертвая», «нежить». Сплошное «не», куда ни плюнь, — Дарэм повернула голову, сбоку глядя на своего

собеседника. — Так кто же я, получается, в конечном итоге?

С трудом верилось, что этой же ночью в библиотеке Нази разговаривала с тем же самым «человеком». После трапезы граф выглядел не только в разы моложе, чем час тому назад, но и ощутимо моложе, чем в момент их нечаянной встречи возле трактира Йони. Вампиризм способен был лишь вернуть немертвого к его облику на момент инициации, а значит, именно таким, как теперь, в тысяча шестьсот тринадцатом застиг на ночном тракте Винцента фон Кролока укус фрау Борос. Сейчас ему можно было бы дать от силы лет тридцать пять, и только отчетливые проблески седины в длинных, забранных в хвост волосах свидетельствовали о том, что Их Сиятельство прожил чуть более долгую и гораздо более непростую жизнь, чем могло показаться по его лицу.

— Хм, по-моему, ответ очевиден, — почувствовав ее пристальный взгляд, фон Кролок тоже обернулся, разглядывая женщину внимательно и как будто даже оценивающе. — Впрочем, позволь, я присмотрюсь еще раз… Что ж, определенно, ты — Анастази Дарэм. Теперь я в этом абсолютно уверен.

— Издеваетесь? — мрачно поинтересовалась Нази.

— Ничуть, драгоценная моя фрау, ничуть. Все мы, обращаясь в вампиров, проходим через своеобразный «кризис самоопределения», когда окончательно осознаем, что перестали быть людьми. У кого-то это осознание происходит позже, у кого-то — раньше. Для тебя подобный момент настал весьма быстро, полагаю, из-за того, что многое в прежнем твоем образе жизни идет вразрез с нынешними законами существования. Рискни же довериться моему личному опыту и не причисляй себя ни к кому: ни к некромантам, ни к вампирам, ни к людям. В нашей бытности и без этих ярлыков довольно весьма жестких ограничений. Ты — это всегда только ты. С твоими мыслями, знаниями, с твоими чувствами, предпочтениями и выбором. А уж к какой… хм, «фракции» ты будешь со всем этим принадлежать в каждый момент времени — не имеет никакого значения, — мужчина по всегдашней своей привычке чуть склонил голову к плечу и, едва заметно улыбнувшись, спросил: — В сущности, Нази, кто такой граф фон Кролок? Вампир? Разумеется, он живет в мрачном замке в горах, пьет человеческую кровь, днем спит в гробу, сердце его давно не бьется. Человек? Что ж, он никогда не убивает без нужды, у него есть понятие о морали и чести, он по-прежнему верит в Бога, хотя больше не имеет возможности рассчитывать на его снисхождение, он контролирует популяцию вампиров в окрестностях, тем самым защищая живущих там людей. И способен, положим, спасти жизнь едва знакомой ему женщине. Он ученый? В каком-то смысле. Он веками изучает природу и возможности немертвых, а заодно и человека, выучил с десяток языков, неплохо разбирается в психологии, медицине и неврологии, в частности, продолжая постигать новое. Ну, а в целом — граф фон Кролок — это не больше и не меньше, чем граф фон Кролок.

— Но каков смысл существования графа фон Кролока или, положим, Анастази Дарэм? — поневоле «включаясь» в предложенную Их Сиятельством игру, серьезно спросила Нази.

— О, этот вопрос, любезная фрау Дарэм, чуть сложнее. Ответ на него для каждого свой, однако, смею думать, мне есть что сказать и на этот счет, — выпрямившись, граф галантно предложил Нази руку, предлагая двигаться дальше. — Вся сложность в твоем случае состоит в том, что ты, насколько я могу судить, большую часть времени не жила «для себя». Ваш Орден и его заветы предполагают служение интересам не столько собственным, сколько интересам других, и ценность свою ты пытаешься измерить в приносимой тобой пользе. Все это, Нази, напоминает мне военное время, где существует три основных понятия: «свои», «чужие» и… хм, «гражданские». На войне цель — убить как можно больше врагов, защитить мирное население и, если, конечно, получится, выжить. Последнее, впрочем, вовсе не обязательно. Однако все войны имеют свойство раньше или позднее заканчиваться, фрау Дарэм. Закончилась и ваша. И вы ее, пускай весьма условно, но пережили.

— Хотя и не должна была, — со вздохом заметила Нази, вызвав у графа негромкий, но отчетливо различимый смешок.

— Если прибегнуть к военной терминологии, тебя взяли в плен, и ты, волей провидения, в которое я, признаться, не слишком верю, очутилась в самом центре вражеской территории, — сообщил он. — Однако, это вовсе не означает, будто единственное, что ты могла бы предпринять, это покончить с собой, Нази. Ты, на мой взгляд, способна на нечто большее. Тебя интересовало, помнится, в чем нахожу смысл существования я сам? Что ж, для меня смысл и интерес заключается в познании. Мир, любезная фрау, в некоем смысле оставаясь прежним, постоянно меняется. Наука, прогресс, литература, если угодно — все это постоянно дает пищу для моего ума, возможность изучать нечто новое, такое, о чем в моем веке даже и помыслить было невозможно. Но знания — лишь инструмент, не так ли? Сами по себе они занимательны, но, увы, бесполезны, если не применять их на практике. Поэтому, куда выше познания я, пожалуй, ставлю… борьбу, вызов, сопротивление. Сохраняя здравый рассудок, и раз за разом все дальше отодвигая рамки, которыми сковывает нас жажда крови, я испытываю некое личностное удовлетворение. Можно сказать, что и я, и Герберт являемся частью некоего эксперимента, призванного определить границы возможностей немертвых, а главное — узнать, насколько вампир, сама природа которого налагает на него серьезные ограничения, способен обрести свободу, приблизившись к человеку и в чем-то даже превзойдя его. Полагаю, ты, Нази, при желании могла бы стать в этом эксперименте куда большим, нежели еще одним объектом для моих наблюдений. Оправдав, заодно, и смерти людей, кровь которых необходима тебе для дальнейшего существования.