Федор Алексеевич
Шрифт:
— Поглядим, как он визиря встретит. Если саблей, я готов, а если хлебом-солью, то пробачьте.
— Князь Голицын советовал тебе крепость Кодак осадить и взять, елико возможно, дабы загородить туркам проход к Киеву.
— Из Москвы советовать князю очень даже просто, осадой Кодака я всё Запорожье против себя настрою, Кодак-то под Серко.
— Ну, ты пошли к нему кого из старшины, уговори, что Кодак, мол, усиливать надо.
— Нет. Серко сразу поймёт, что мы на его власть покушаемся и обязательно перейдёт на сторону
— Так, значит, не пошлёшь?
— Нет. Ни под каким видом. Пусть князь не обижается. Мне надо войско под Чигирин вести, по доносам подсылов, турки его доставать собираются. А там гарнизон невелик, могут не устоять. А падёт Чигирин, то и Киев не удержим.
— Ну ладно. С этим ясно. Ещё государь просил прислать в Москву жену Дорошенкову.
— А я её не держу. Пусть едет.
— Ну, наверное, её надо увезти. Она женщина, ей помочь надо.
— Это не женщина — ведьма приднепровская. Горилку хлещет, как сичевик, и в Москву ехать не желает. Мало того, грозится, ежели, говорит, силой увезёте, то Петру не быть живым.
— Ого! А что сам-то Дорошенко?
— А что? Он пеняет мне в письмах, что отослал его в Москву, назад в Малороссию хочет.
— А ты как?
— А что я? Его сюда, да ещё в военное время, никак нельзя пускать. Государь — умница, что держит его там. Нам с Серко хлопот выше головы, только ещё Дорошенко тут не хватало.
— Ещё государь спрашивает о деле Рославца и Адамовича.
— Этих я отправлю за караулом в Москву и буду бить челом государю, пусть им местожительством Сибирь определит. Так-то покойнее будет. Они у меня уже в печёнках сидят.
Глава 19
ПЕРВЫЕ СТЫЧКИ
Четвёртого августа 1677 года Ибрагим-паша подступил к Чигирину, велел звать к себе Хмельницкого, ехавшего в обозе. Юрий Богданович явился навеселе, что претило высокому мусульманину.
— Ты ныне — князь малороссийский, напиши приказ Чигиринскому командиру сдаться на милость победителя.
— Великолепная мысль, — согласился Хмельницкий и тут же сел за стол, взял перо. — Я готов. Я мигом.
И действительно, писал он быстро и размашисто, так что перо посвистывало по бумаге и раза два даже протыкало лист насквозь.
— Прочесть? — окончив писать, спросил пашу.
— Прочитай.
— «Я, князь малороссийский Георгий Богданович Хмельницкий, повелеваю сдать мне стольный город мой Чигирин, которым незаконно распоряжался дотоле Дорошенко, предавший ныне родную землю и оказавшийся в холопах московского царя. Позор предателю и изменнику». — Окончив чтение, Юрий спросил Ибрагим-пашу: — Ну как?
— По-моему, подойдёт, только вычеркни последнюю строчку.
— Позор предателю?
— Да, да, да.
— Почему? Она же очень...
— Ну как хочешь, — отвечал
Но пьяный Юрий не усмотрел никакой «пользы» от вычёркивания и оставил всё как было. Призвали конного янычара, на длинное копьё привязали белую тряпицу, на другое, поменьше, примотали грамоту Хмельницкого.
— Это копьё кинешь на стену, — учил его Юрий. — Подъезжая к стене, кричи: «Грамота от князя! Грамота от князя!» А то примут за разведчика, мигом подстрелят. Повтори, как будешь кричать.
— Грамот княз! Грамот княз!
— Ладно. Сойдёт. Скачи.
И янычар поскакал к Чигирину, высоко над ним на кончике копья белой чайкой трепыхался флажок.
Чигиринскому воеводе генерал-майору Траудернихту была доставлена грамота Хмельницкого. Воевода прочёл её, усмехнулся и спросил:
— Кто принёс её?
— Янычар один вершний.
— Где он?
— А он кинул её на стену и ускакал.
— А видели, куда он ускакал?
— Это надо солдат караульных спросить.
Пришли на стену, куда брошено было копьё с грамотой. Один солдат, видевший всё, объяснил Траудернихту:
— Я сразу его заметил, едва он оторвался от обоза, думал уж на мушку взять. Ан вижу, над ним белый прапор, знать, не боевой янычар. А он подскакал, крикнул: «грамотный князь», и кинул копьё с бумагой. Вот и всё.
— А куда он потом ускакал?
— А ту ж, откуда и выскочил. Во-он шатёрчик зелёный, он туда и возвернулся.
— Позовите ко мне есаула, — распорядился воевода, а когда тот явился, сказал ему: — Сдаётся мне, во-он в том шатре сидит «грамотный князь», а именно Юрий Хмельницкий. Подбери добрых орлов десятка два и ныне ж ночью на вылазку. Пусть привезут мне его.
— Слушаю, господин генерал.
— Хорошо, если б кто-то из них говорил по-турецки.
— Есть у меня такие, в полоне турецком выучились.
— Вот и славно. Привезут Хмельницкого, ведро горилки велю выдать.
— Хэх, если поставите ещё одно ведро, казаки могут и самого пашу приволочь.
— Ладно, ладно, есаул. Не хвались, едучи на рать.
Уже за полночь, когда угомонился турецкий лагерь, оставив лишь кое-где сторожевые костры, группа казаков тихо выехала из города и, отъехав немного, спешилась, оставив с конями коноводов. Дальше пошли пешком, имея с собой лишь кинжалы и концы верёвок.
Хмельницкий проснулся от возни, начавшейся в шатре, и сразу понял, что это наскок чигиринцев. В кромешной тьме слышался хрип, вскрики. Кто-то навалился на него.
— Юрас, Юрас, — громким шёпотом звал кто-то.
По голосу Хмельницкий догадался, что зовут не турки. Он столкнул с себя человека и, свалившись с ложа к стенке шатра, вынул нож, полоснул им парусину, выполз через дыру наружу. Отполз от шатра, прижался к земле, притих. А из шатра доносилось хриплое:
— Вяжи всех, хлопцы. Дома разберёмся, который есть Юрас.