Федор Алексеевич

Мосияш Сергей Павлович

«А кошевой Иван Серко к пресветлому престолу вашему государскому и ко мне нежелателен, потому что перед Чигиринским походом помирился с ханом и турками, во время войны никакой нам помощи не дал, и когда хан бежал через Днепр вплавь с ордами, не бил его, а велел казакам перевозить татар в челнах».

Дописав эти строки, ничего в них не выдумав, гетман был твёрдо уверен, что этим письмом окончательно добил своего недруга кошевого Ивана Серко.

«Уж теперь-то, голубчик, государева гнева не минуешь. Как бы за Многогрешным в Сибирь не покатился. Давно

пора! Ох давно! Получилось с Рославцом, почему бы не получиться тому с Серко».

Глава 20

НЕ ДОРОЖЕ САМОЙ УКРАИНЫ

В Думе сообщение о победе над турками под Чигирином вызвало приятное оживление.

— Вот так бы всякий раз, — радовался Хованский, в жизни своей на бранном поле терпевший неудачи. — Бить, бить поганское войско. Хвала князю и гетману.

— Им-то хвала, а вот что с Серко делать, — сказал князь Долгорукий.

— С Серко надо поступить как с изменником, смерти предать.

— Нет! — возразил государь. — Не надо забывать, что кошевой Серко — воин заслуженный и народом избранный. А в том, что он с турками в согласие вступил, мы сами отчасти виноваты. Мы же Сечь только на словах поддерживали. Послали однажды жалованье, и то крохи, курам на смех. Разве не верно?

— Верно, государь, — вздохнул Одоевский. — Но откуда ж денег взять столько?

— Но вон султан нашёл для этого тридцать тысяч. И пленных у Сечи выкупил за золото.

— А как же быть с гетманской жалобой? Из письма ясно, что он ждёт наказания кошевому.

— Мало ли чего хочет Самойлович, а нам надо помирить их, — сказал твёрдо государь. — Сечь и так к нам слабо привязана, а если мы ещё поддержим ссору гетмана с кошевым, что будет? А? Сами толкнём её на союз с ханом или Польшей. Сами. Что молчишь, Матвей Васильевич, разве я не прав?

— Что ты, государь, — отозвался сразу Апраксин. — Конечно же, прав. Надо только для такого дела послать очень дипломатичного человека.

Царь взглянул на думного дьяка Иванова, возглавившего после ссылки Матвеева Посольский приказ.

— Ларион Иванович, слышишь, что Матвей Васильевич советует? Есть у тебя такой человек в Приказе?

— Есть, государь. Это Тяпкин Василий Михайлович. Как в мае воротился из Польши, так доси ничем серьёзным не обременён.

— В передней его нет?

— Нет, государь. Он в Приказе.

— Родион Матвеевич, вели кому там помоложе да на ногу скор позвать к нам Тяпкина.

Тяпкин вскоре явился, запыхавшийся и несколько встревоженный: зачем зван? Но государь встретил его ласковой улыбкой.

— Здравствуй, Василий Михайлович. Во-первых, поздравляю тебя с присвоением звания полковника.

— Спасибо, великий государь. Я весьма польщён.

— Ну, а во-вторых, у нас явилась нужда в человеке, умеющем справляться с тонкими делами. И вот тут бояре едва ль не в один голос заявили: только Тяпкин сможет.

— Спасибо за столь лестную оценку, государь, но мне бы хотелось знать, что это за дело?

— А

дело вот в чём! У нас гетмана Самойловича с кошевым Серко мир не берёт. И причины у обоих к неприязни веские. Но нам, вернее, державе нашей сие в великий вред оборачивается. Я напишу гетману письмо об этом, а ты, Василий Михайлович, со своей стороны убеди его, что Серко я смещать не стану. Ни по какой жалобе не стану. Довольно с гетмана того, что мы Дорошенко к себе забрали.

— Но, государь, видно, есть какая-то причина к неприязни. Если меня мирить посылать, то я всё знать должен.

— Верно, Василий Михайлович. Дело в том, что в Думе как-то решили все жалобы, поступающие с Украины на гетмана, отправлять ему, дабы он знал, что мы ему верим...

— Вот, вот и Серковы письма ему отправляли, — догадался Тяпкин.

— И Серковы, увы.

— Так чего ж тут удивляться. Тут надо Бога благодарить, что Сечь не пошла Батурин промышлять. И кто ж это придумал-то?

— Ну, это не важно, — сказал Фёдор Алексеевич. — Мы все были хороши.

Но по тому, как закряхтел и заворочался на лавке князь Хованский, Тяпкин догадался: это дело рук Тараруя.

— Хорошо, я постараюсь, государь. Но впредь прошу письма Серко, писанные тебе, к гетману не отсылать. Это игра с огнём, государь.

— Да уж теперь-то я и сам догадался. Но это дело, Василий Михайлович, как бы сказать, тайное, что ли. О нём не надо говорить, но делать его надо. А главное, о чём ты должен обстоятельно переговорить в Батурине с гетманом, а в Курске с князем Ромодановским, — это о судьбе Чигирина. Нужен ли он нам? Не обременителен ли? И что с ним делать? Чтоб ты знал, но им не говорил. Серко считает, что Чигирин надо разрушить, что содержание его слишком дорогое, разорительное и бесполезное занятие. Не спеши сам осуждать Серко: если он не прав, то не по злому умыслу.

— А в Сечь мне не надо ехать?

— Нет. Этого дела с тебя довольно, Василий Михайлович. В Сечь поедет кто другой по твоём возвращении. Но гетману скажи, что, когда отсюда поедет в Сечь посланец, пусть он, гетман, присоединит к нему своего человека. Дабы из первых рук знать, чем дышит Запорожская Сечь. Да чтоб не дурака какого, а человека смысленого отправил.

— Хорошо, государь, я исполню всё, как велишь.

— А письмо мы сейчас напишем, — сказал Фёдор Алексеевич и кивнул подьячему, сидевшему за столом с пером и бумагами. — Пиши.

Государь дождался, когда подьячий напишет превозвышенное вступление, положенное в царском письме, и начал диктовать:

— «За такие злые поступки Серко воздастся в день праведного суда Божия, но мы, государь христианский милосердный, не допуская его для имени христианского к вечной погибели, ожидая его обращения, те его вины и преступления отпускаем, если он эти свои вины верною службою загладит и к тебе будет так же желателен, как и прежние гетманы. За победу в Чигиринской войне слава и честь тебе, Иван Самойлович, и войску твоему и заслуженные тобой милости наши». Дай подпишу.