Федор Алексеевич
Шрифт:
— У меня есть глаза и уши, пан гетман. И я пишу моему государю, что вижу и слышу. И впредь буду то ж писать.
— Но мы посвящаем вас во все наши действия ведь не ради вашей личности, пан Тяпкин.
— Знаю, пан Пац, вы посвящаете меня в ваши лукавства, дабы я передавал их моему государю за чистую правду. Но так не получится, пан гетман, я скорее отрублю себе руку, чем обману доверие моего государя.
— Вы потеряли доверие нашего короля, пан резидент, и потому должны немедленно уехать в Варшаву. Король не желает вас видеть в Кракове.
— Ваш король забыл, пан гетман, что
— Да вы предерзостны, пан резидент, — возмутился гетман Пац. — Так знайте, король хотел отправить вас в крепость, но я уговорил его не делать этого.
— Ну что ж, русский резидент в крепости, это б явилось прекрасным подтверждением его правоты.
— Пан Тяпкин, я заявляю вам от имени короля, что вы немедленно должны покинуть столицу.
— И не подумаю, пан гетман.
— Тогда вас увезут силой.
— Это другое дело. По крайней мере мне дорогу не придётся оплачивать. За королевский кошт я готов.
Тяпкина увезли в Варшаву, забыв, однако, что он не польский подданный. Он тут же воротился в Краков и подоспел в самый раз. Из Седмиградской земли прискакал гонец от польского резидента и привёз условия визиря столь жёсткие и жестокие, что королевскому двору было не до русского резидента.
Условия гласили: «Польша должна уступить Турции на вечные времена Каменец, Подолию, Волынь, Украину, всю по обе стороны Днепра. Поляки не должны вступаться, когда турки будут отбирать города, занятые русскими. Зато султан прощает полякам дань, обещанную ещё королём Михаилом. Пусть поляки скорее высылают комиссаров для заключения мира, пока султан и визирь не вошли в польские пределы, а если войдут, то и на этих условиях не заключат мира».
Два Паца — гетман и канцлер прямо сказали Тяпкину:
— Пиши, скорее пиши государю, чтоб наши войска соединить.
— Что же вы на соединение пошлёте, панови, если вы уступаете султану всё: и свои и чужие владения?
— Какие чужие?
— А Украина Левобережная чья? Разве ваша?
— Но, пан Тяпкин, то ваша вина, что не хотели войска наши соединить!
— Но вы ж сами продление перемирия обставили столькими условиями, что вступило в противоречие одно с другим.
— Но поймите и нас, что утопающий и за бритву хватается.
Комиссары были посланы тайком от русского резидента, хотя гетман Пац и обещал Тяпкину его присутствие при заключении договора с султаном: «Обойдёмся без этого невозможного русского».
И когда Тяпкин явился за объяснениями к подскарбию коронному Морштину, тот сам начал с упрёка:
— Мы очень удивляемся, что государь ваш не объявил нашему государю о взятии украинских городов.
— Ещё больше удивится царское величество, — отвечал Тяпкин, — что ваш государь, презрев договоры, заключил мир с султаном, не договорившись с царским величеством, даже и мне, резиденту, который должен был присутствовать при переговорах, объявить не велел.
— Мы это сделали поневоле.
— И что ж вы уступили султану?
— Подолию с Каменцом. Украина оставлена за казаками по старым рубежам, кроме Белой Церкви и Паволочи.
— А
— Нам, разумеется.
— Ну что ж, вы туркам уступаете, а великому государю приходится силой забирать вами уступленное. Да вы ещё и обижаетесь, что берёт государь эти города, вам не объявляя.
— Вот государь ваш Дорошенко сманил, а ведь гетман этот сносился с ханом и султаном. Не боитесь его?
— Это всё слухи.
— А дыма без огня не бывает, пан Тяпкин.
Но Тяпкин не брал этого на веру, понимая, что поляки, злясь на Дорошенко, хотят просто опорочить его, и в донесении очередном писал: «Слухам этим нельзя совершенно ещё верить, только надо соблюдать большую осторожность и проведывать о нём сущую правду, или, для большей его верности, жену его, детей, братьев, тестя и тёщу держать в Москве, а ему обещать большую государскую милость и награждение, чтоб верно служил: потому что много поляки из зависти с сердца на него клевещут, желая, чтобы он пропал. Боятся его, потому что он воин премудрый и промышленник великий в войсковых поступках, все их польские франтовские штуки не только знает, но и видел. Король, сенаторы, гетманы и всё войско про него говорят, что нет такого премудрого воина не только на всей Украине, но и в целой Польше».
Сейм утвердил Журавинский договор с султаном. А 21 марта 1677 года король, позвав к себе Тяпкина, повёл его в сад, где опять клялся в совершенной и бескорыстной любви к великому государю.
— Пан резидент, пиши все мои слова, чтоб царское величество не подозревал меня ни в каком лукавстве, но ©читал бы меня верным братом и ближним другом. Мир этот с турками не сладок мне, принуждён я к нему страшными силами поганскими, которые мне нельзя было одолеть без помощи...
Тяпкин согласно кивал головой на эти королевские признания, и ему искренне становилось даже жалко своего высокого собеседника, а временами он ловил себя на мысленном желании погладить короля по голове, как обиженного ребёнка: не плачь, малыш, найдутся твои цацки.
Глава 18
ЗАПОРОЖСКАЯ СЕЧЬ
С великим трудом и страхом добрался стряпчий Перхуров на трёх подводах до Запорожской Сечи. Вёз он туда государево жалованье и грамоту, которые должны были обнадёжить запорожцев в поддержке Москвы. Сечь произвела на стряпчего удручающее впечатление: избы, более похожие на сараи, не имели даже нар, казаки спали прямо на земляном полу, до сотни в одном таком сарае. Все были грязные, оборванные, и, если что блестело на них, так это оружие.
Кошевой атаман Иван Серко оказался сухопарым высоким стариком с седой головой и небольшой седой же бородкой. Глаза с насмешливым прищуром, нос горбат, как у турка.
— Государево жалованье — это хорошо, — сказал Серко. — А то мы считали, государь забыл о нас. Если кто и помнит, так это гетман Самойлович, да и то лишь для того, чтоб вредить нам.
— Но государь не велит ему этого, — сказал стряпчий.
— Государь не велит, а он своё творит. Хлеб к нам не пропускает. Месяцами на одной рыбе сидим. А ведь если турки пойдут, кому первому встречать? Нам!