Федор Алексеевич
Шрифт:
— Может, будет тебе четырёх-то, — отвечал в нетерпении Милославский.
— Пожалуй, будет, — согласилась царевна и через два хода, получив мат, поднялась. — Садись теперь ты, Иван Михайлович, пусть и тебя племянничек матами обложит.
— Сыграем, Иван Михайлович? — спросил Фёдор, начиная расставлять на доске фигуры.
— Сыграем, — согласился Милославский, усаживаясь на место, освобождённое царевной.
— Какими будешь?
— А какие дашь.
— Так и быть, даю тебе белые.
— Федя, — негромко заговорил Милославский, машинально делая первый ход. — Я слышал, тебе
Фёдор насторожился, улыбка, только что светившаяся, слетела с лица, сказал хмуро:
— Во-первых, не «какая-то Агафья», а Агафья Семёновна Грушецкая, Иван Михайлович. Кто же это тебе сообщил-то?
— Господи, да уж пол-Москвы знает об этом.
— Ну и что? — спросил Фёдор холодно.
— Да как-то не подумавши, не посоветовавшись...
— Что, и в этом я должен советоваться?
— А как же, Федя? Мы ж, чай, не чужие. Тебе только добра хотим.
— Ну-ну, — поощрил Фёдор, и Милославский, не уловив в этом ничего угрожающего, словно сорвался:
— Да знаешь ли ты, она из полячек, а это и вера не наша. И потом, живёт у дяди, вернее, у тётки. А почему?
— Почему? — молвил Фёдор ещё холоднее, и опять Милославского не насторожил тон голоса, с каким это было спрошено.
— Потому как мать выгнала её, отказалась. И мать, говорят, такого поведения... И такую девку в невесты к царю...
На последних словах Милославского Фёдор вдруг единым махом смёл все фигуры с доски, горохом сыпанули они на пол, кровь отлила с лица его.
— Я царь, — тихо, но твёрдо сказал он в лицо Милославскому. — Я великий государь всея Руси. Ты, боярин Иван Милославский, забыл, с кем говоришь.
— Но, Федя, но...
— Вон отсюда! — Фёдор поднялся. — Слышал? Вон! И чтоб я тебя более не видел при дворе.
Последние слова слышали все находившиеся в горнице и притихли, как мыши, впервые услыхавши здесь властный голос царя.
Милославский сник, тихо поднялся и, сутулясь, поплёлся к выходу, взялся за ручку и едва приотворил дверь, как Фёдор громко добавил вслед:
— И в Думу чтоб ни ногой!
Глава 33
ВСЁ ЛАДОМ
Сцена, разыгравшаяся в верхней горнице в присутствии многих родственников, явилась хорошим предупреждением: чего можно ждать от «дохлика» Феди. И потому далее никто не посмел осуждать его выбор, а напротив, семейство бросилось в другую крайность. Все вдруг начали нахваливать Агафью Грушецкую. Даже Софья Алексеевна, испытывавшая к красивым девушкам скрытую неприязнь, скрепя сердце польстила братцу:
— Очень красивая у тебя будет жена, Федя.
— Да, — обрадовался Фёдор, приняв этот комплимент старшей сестры за чистую монету. — Сонечка, ты мне самый родной человек, хочу, чтоб именно ты на венчанье держала венец над ней. Ладно?
— Ладно, — согласилась Софья, хотя в глубине души, конечно, ей не очень-то хотелось собственной рукой возводить в царское достоинство какую-то безродную девчонку. Но «дохлик» — царь, что поделаешь: «Ладно».
— А кто будет над тобой венец держать? — поинтересовалась Софья Алексеевна.
— Я хочу попросить Стрешнева.
— Стрешнева?
— Ну
— Да ничего, — пожала плечами Софья, по лицу её скользнула тень неудовольствия, которое не мог не заметить брат.
— Ты что, Соня, не согласна?
— Да нет. Но, понимаешь, он уж старик. Может скоро утомиться держать венец, и ещё, чего доброго, уронит тебе на голову, — усмехнулась Софья при последних словах.
— А кого б ты посоветовала, Соня? — спросил Фёдор, начиная догадываться, куда клонит старшая сестра.
— Разве мало молодых мужей вкруг тебя? И не обязательно из родных брать. Ну, наприклад...
«Ну-ну, сестрица, давай, — думал, веселея Фёдор, заметив некое смущение в лице Софьи и окончательно утверждаясь в своей догадке. — Называй же своего напарника в венцедержатели».
— Наприклад, кто? — спросил вслух.
— Ну, например, князь Голицын Василий, — выдавила из себя Софья заветное для неё имя.
Видя, сколь трудно было сестре вымолвить его, Фёдор пожалел её.
— А что, Соня. Ты, пожалуй, права. Попрошу князя Василия.
— Федя, ты умница, — чмокнула сестра его в щёку и пошла от него скорым шагом, словно боясь, что он передумает.
«Глупенькая, давно весь дворец видит твоё неравнодушие к князю, а ты всё ещё считаешь это великой тайной сердца. Да люби на здоровье, разве я против».
Хотя, конечно, князь на четырнадцать лет старше царевны, да и к тому же женат на Феодосье Долгорукой, но ведь сердцу не прикажешь. Оно полюбит и козла пуще ясна сокола. А тут князь, боярин, красавец, и к тому ж, по всему видно, несчастлив в браке. Бесплодной жёнушка-то оказалась. Вот и вскружилась головка у царевны Софьи Алексеевны.
И собственная любовь, вспыхнувшая в сердце юного царя к Агафье Семёновне, благотворно сказалась на его физическом и душевном состоянии. Он ощутил вдруг прилив сил, окончательно отбросил палку, стал ходить быстро, пружинисто, сам дивясь этим переменам в себе. Без чьей-либо помощи быстро всходил к своему царскому седалищу, во время думных сидений и говорений был со всеми ласков, внимателен, шутил более прежнего, порою заставлял «думных сидельцев» хохотать до колик.
Царская свадьба — большой праздник на Руси, всеми ожидаемый и желаемый. Ждут его с нетерпением и надеждой все: высокий боярин, в предвкушении царских милостей, наград и шумного пира в Грановитой палате, где сидеть ему на лавке едва ли не рядом с государем, на зависть всем худородным дворянишкам и головам стрелецким; колодник — тюремный сиделец в надежде на помилование; тяглец-недоимщик, стоящий на правеже каждый день и получающий всякий раз несчётное число ударов по икрам ног, ждёт прощения долгов и освобождения от правежа, и точно знает, простит государь ему прошлые недоимки, обязательно простит ради дня такого, главное теперь дотерпеть, не обезножить бы до светлого праздника — свадьбы царёвой; записные «питухи», давно пропившие с себя всё до нитки и потерявшие человеческий облик, роятся у кружечного двора в надежде выпить дармовую кружку во здравие царя и его царицы. «Скоре бы женились-то, чё тянут-то», — бормочут «питухи» посинелыми, дрожащими губами. Этим уж совсем невтерпёж: «Скоре бы».