Feel Good. Книга для хорошего самочувствия

Гунциг Томас

— Красиво, — оценил он.

Довольно-таки бессмысленное высказывание, потому что в комнате Алисы не было ничего особенно красивого. Он сказал это, просто чтобы что-нибудь сказать, пытаясь скрыть свою нервозность. Она ответила:

— Одежду можешь положить на стул.

Он разделся. У него был довольно худой торс, но мускулистые ноги. Наверно, играл в теннис. Она спросила:

— Ты теннисист?

— Нет. Но я играю в пинг-понг в клубе несколько раз в неделю. Участвую в региональных соревнованиях.

— А, хорошо! — ответила она.

Член у него был тоже средний. Ни большой, ни маленький. Совершенно никакой кусок плоти, свисающий между ног никакого мужчины. Алиса тоже сняла персиковую ночную рубашку. Мишель посмотрел на нее.

— Ты красивая, — сказал он.

Она подумала, что это такая же бессмыслица, как и похвала комнате. Она прекрасно знала, что красивой ее назвать нельзя.

— Спасибо.

Он лег на кровать. Алиса пососала

его. У него встал. Она надела ему «Дюрекс классик нейчурал», смазала влагалище гелем-лубрикантом «Спирит оф лав» со вкусом банана (4,29 евро), он лег на нее, она почти ничего не почувствовала. Его манера двигаться тоже была никакая. Взад-вперед, в никаком мерном ритме метронома, настроенного на сто ударов в минуту. Она застонала, чтобы подбодрить его.

— О да, да… Так, дорогой, хорошо, — говорила она, чувствуя себя смешной.

Он спросил, можно ли взять ее сзади. Она ответила: «Да, да». Потом еще немного постонала, и через некоторое время он сказал:

— Я сейчас кончу.

Поскольку CIM входил в стоимость, Алиса сняла с него презерватив и еще пососала. Он действительно кончил, вкус был тоже никакой, вроде чуть солоноватого аниса, она украдкой сплюнула на простыню, подумала, что придется стирать, это ее разозлило. Мишель лежал на кровати, не двигаясь, с закрытыми глазами. Алиса испугалась, что он умер. Она читала в статьях о том, как мужчины лишаются жизни во время полового акта. Но тут он вздохнул, это был вздох блаженства, и она подумала: «Да пошли они все со своими статьями». Мишель встал. Алиса тоже. Мишель быстро оделся. Алиса набросила рубашку. Ей хотелось почистить зубы и принять душ. Когда Мишель зашнуровал свои никакие ботинки, надел свою никакую куртку и взялся за ручку двери, он сказал:

— Было здорово, ты горячая штучка!

Алиса почувствовала, как что-то очень-очень холодное обвилось вокруг ее сердца. От этого ей стало одновременно ужасно грустно и муторно. Так муторно, что подкосились ноги, но виду она не подала.

— Да, — только и ответила она.

Позже, когда Алиса чистила зубы под душем, в голове всплыло слово «штучка». Мишель бросил ей его, словно плюнул в лицо, и этот плевок вошел в ее тело мерзким паразитом.

Она плакала.

Плакала, потому что чувствовала себя жалкой.

Плакала, потому что поняла, что никогда больше не сможет этого сделать.

Плакала, потому что поняла, что, коль скоро она никогда больше не сможет этого сделать, ей не свести концы с концами. Выхода нет.

Она плакала, потому что поняла, что на всю жизнь обречена влачить нищенское существование.

3. Одна проблема, одно решение

И вот тут-то всплыло воспоминание о Северине. Оно было горьким и мучительным и всколыхнуло в ней нечто такое, что она сразу поняла: это ярость.

Алиса забрала 200 евро, которые спрятала под кофеварку, и положила их в бумажник, она знала, что на эти деньги сможет покупать еду в ближайший месяц.

А потом?

Потом была пустота, пропасть.

Потом была черная дыра.

На жуткую долю секунды ей захотелось убить Ахилла, а потом себя. В газетах появятся заголовки: «ДРАМА ОТВЕРЖЕННОСТИ», «ТРАГЕДИЯ НИЩЕТЫ».

Алиса села на смятую постель рядом с пятном спермы, которую она выплюнула, — оно уже подсохло. Она знала, что никогда не сможет убить своего сына. На это она попросту была неспособна. Еще на долю секунды, такую же жуткую, она представила себе, что ничего не будет делать, «пусть идет как идет», что ей придется переехать из своей квартирки на улице Пехоты в грязную комнатушку подешевле, а потом и эту грязную комнатушку придется покинуть и оказаться на улице. Она сказала себе, что и Ахиллу некуда деваться, он последует за ней в этом падении и будет бессильным свидетелем распада их жизни. Что рано или поздно социальные службы заберут у нее ребенка и поместят в приемную семью, она будет иметь право его навещать, но со временем он станет стыдиться ее, не захочет больше видеть, а для нее не видеться больше с Ахиллом будет крайней точкой нищеты, этой жути, которую не назовешь ни жизнью, ни смертью. Лишь долгим и одиноким адом.

Тогда-то и всплыло воспоминание о Северине.

Она вспомнила тот день, проведенный у нее в гостях, вспомнила, как безупречны и непринужденны были ее родители, какое блаженство царило в красивом доме, какой в нем были свет и запах высоких гор, вершин Олимпа, в которых она тогда купалась.

Алисе было интересно, что с нею сталось. Она ничего о ней не знала, с тех пор как Северина перешла в другую школу в конце того года, когда они подружились. Она поискала ее имя в Фейсбуке и нашла. Северина окончила высшую коммерческую школу. Она работала в компаниях с замысловатыми англосаксонскими названиями, в альбоме под названием «BEST DAYS» (лучшие дни) ее можно было увидеть в роскошном свадебном платье, она красовалась, высокая, белокурая, стройная, с белоснежными зубами и атласной кожей, с победоносным видом чемпионки по

конному спорту, выигравшей кубок. На згой свадебной фотографии она держала под руку высокого молодого человека, на вид то ли швейцарца, то ли монегаска, у него было лицо принца эпохи Ренессанса с примесью чемпиона авторалли. Альбом собрал больше двухсот лайков, а среди массы восторженных комментаторов были и родители Северины, которых Алиса сразу узнала, настолько они не изменились: всё такие же улыбчивые, всё такие же непринужденные, всё такие же симпатичные. Далее шли другие альбомы и другие фотографии, позволившие Алисе составить представление о жизни Северины: каникулы в горах в Вальмореле, где у семьи, очевидно, было свое шале, каникулы у моря в «Клуб Мед Пунта Кана», рождение мальчика, которого назвали Альбером, потом маленькой Луны. Каникулы с Альбером и Луной в Вальмореле. Альбер получает в подарок цыпленка, Луна медвежонка, Альбер играет в снежки, Луна получает первую звездочку, Альбер вторую звездочку, Луна третью звездочку, потом бронзовую звездочку и наконец золотую звездочку. Фотографии детей на катамаране, у штурвала швейцарско-монегасский принц. «Какие красивые белокурые и загорелые дети», — подумала Алиса. Фотография всей семьи перед пирамидами (она собрала сто пятьдесят лайков, а родители Северины снова комментировали: «Сколько пройдено дорог»). У Алисы защемило сердце, когда она вспомнила свои каникулы в Хургаде. Время шло, шли чередой публикации Северины: еще альбомы, еще фотографии; Северина стала дамой в возрасте, но не подурнела, возраст лишь словно патина осел на ее лице, волосы еще больше походили на каскад золота, зубы на жемчужины, а тело казалось как никогда готовым к триатлону. Наконец, последнюю публикацию, всего несколько месяцев назад, иллюстрировала фотография женщины, занимающейся тай-чи на берегу Индийского океана. Северина написала: «Твоя вторая жизнь начинается, когда ты понимаешь, что жизнь у тебя лишь одна». Потом были ее фотографии в ашраме в Керале, где она обучалась аштанга-йоге. Северина была окружена белыми мужчинами и женщинами, задрапированными в шафранные сари, а перед ней стоял полуголый старик-индиец. Она написала: «Life is an experience #yoga #feellife #beyourself» [4] (триста лайков).

4

Жизнь — опыт, чувствуй жизнь, будь собой (англ.).

Алиса завидовала. Ей самой это не нравилось, но приходилось признать: ожог, который она чувствовала внутри, как будто обугливший ей сердце, ледяная рука, сжимавшая горло, липкая дрожь, пробегавшая по телу, — все это была зависть, концентрированная зависть, выработанная железами ее унылой жизни. Но в этой зависти было и кое-что еще: в ней были сгустки, твердые, как кремень, черные, как зимние ночи, острые, как бритва. Это был гнев. Тоже концентрированный. Зависть и гнев к тем, у кого есть деньги. Она читала статьи о счастье, в которых психологи писали, что деньги фактором счастья являются редко, что важно качество социальных отношений, возможность «реализовать себя в чем-то», что надо «культивировать уважение к себе», «мириться с прошлым», «развивать свою креативность».

«Да пошли они все со своими статьями», — подумала Алиса. Она понятия не имела, какими могут быть эти чертовы ключи к счастью, зато хорошо знала, что нехватка денег — это настоящий ужас. Что можно быть потерянной, подавленной, одинокой, можно не иметь планов на будущее, не знать, как реализовать себя, можно ошибаться в людях, потерять уважение к себе, не быть креативной, можно знать, что в конце всегда ждет смерть, все можно, но лучше с деньгами!

Деньги, деньги, деньги, деньги, деньги, ей нужны были деньги. Не важно, каким путем, ей надо было достать денег. Она пыталась их заработать честным трудом, не вышло. Работа ничего не дает, это лапша, которую вешают на уши работающим. Работа позволяет только выживать в обрез, но оставляет вас на милость превратностей жизни. Она пыталась обойтись «подручными средствами», занявшись проституцией (Алиса повторила слово вслух, раздельно, по слогам: «про-сти-ту-ци-ей!»), но про-сти-ту-ци-я грозила подорвать ее душевное здоровье, а приносила все равно мало.

Зависть, смешавшись с гневом, смешавшись до кучи с острым сознанием неотвратимости нищеты со всеми ее ужасами, так ударила ей в голову, что ее зашатало. Она пнула ногой дверь платяного шкафа и даже не почувствовала боли. Ей почти полегчало. Она еще раз пнула дверь ногой, громко выругавшись: «Твою мать!», и дверь сломалась. Да, ей полегчало! Полегчать-то полегчало, но проблему не решило: если она ничего не сделает, ее ждет нищета. Нищета для нее и нищета для Ахилла, который будет расти в ней, как крыса за плинтусом, и все его детство пройдет в тени нехватки денег, это детство будет садом на северной стороне, и за этим детством последует, как предсказывает статистика, такая же убогая жизнь, похожая на жизнь ее матери: жизнь «на краю», жизнь в шатком равновесии.