Фельдмаршал Борис Шереметев
Шрифт:
— Вот, — засмеялся Меншиков, — вот как я государеву волю за двадцать миль чую.
Александр Данилович всю жизнь гордился своим чутьем на «государеву волю». И на этот раз оно его не подвело — первые подводы с трофеями давно уже ехали вдоль Сейма.
В крепости уже горело несколько строений. Запасы пороха, пушек, продовольствия, амуниции, которые за много лет скопил жадный Мазепа, в одну ночь невозможно было вывезти. Только пушки велел светлейший забрать все до одной, дабы не усиливать короля. Их оказалось в оружейном
— Остальное сжечь, — приказал Меншиков.
Гулко грохнул пороховой погреб, разметав ближайшие сараи и хаты. Жители, выбегая из горящих хат, с криком и стонами устремлялись в темную степь, лишь в ней видя свое спасение. А из степи Батурин виделся лишь морем ревущего огня.
Сам светлейший, отправляя подводы, груженные добром, снаряжая сотни для их сопровождения, уходил из Батурина с последней группой драгун его личной охраны.
— А вот теперь Чечела сюда, — сказал он, вскочив в седло.
Когда привели к нему полковника, указав на ворота, Меншиков повелел:
— За отказ выполнить государеву волю и сопротивление царскому войску вздеть коменданта Чечела на воротах.
Связанного коменданта посадили на коня, провели под уздцы к воротам, сверху была спущена петля, которую накинули на шею Чечелу.
— Вот тут ты и встретишь своего благодетеля Мазепу вкупе с королем свейским, — зло пошутил Меншиков и махнул рукой: — Давай.
Коня, на котором сидел Чечел, огрели плетью, он рванулся из-под седока, и комендант повис в петле в проеме ворот.
Светлейший повернул своего коня в темноту и ускакал вслед за ушедшим трофейным обозом, сопровождаемый охраной. Их путь еще долго освещал огонь полыхавшего сзади Батурина.
Этот же огонь видели король и Мазепа, спешившие с армией от Десны на выручку гетманской столицы. Только теперь Мазепа стал понимать, какую роковую ошибку он совершил, соблазнив короля идти на Новгород-Северский, а не на Батурин.
«Старый я дурень, — шептал он. — Шо ж я наробыв».
Новгород-Северский с успехом отбил все атаки шведов, и король уже собирался приступить к осаде, как пришло сообщение: Меншиков идет на Батурин.
— Ваше величество, ваше величество! — вскричал Мазепа, от волнения перейдя на родной язык. — Треба скорийше на Батурин, я там для вас припас триста пушек, много пороху, гору провианта. Ой, скорийше повертаймо!
Карла не надо было уговаривать. У него осталось всего тридцать четыре пушки, пудов десять пороху, а уж о провианте и говорить нечего.
Он скорым маршем двинулся на Батурин, а когда подошел к Десне и начал паромную переправу, на него напали полки Гордона. Карл открыл огонь изо всех пушек, не жалея ни пороха, ни картечи (все это возместит многократно Батурин!), и отбил все атаки русских.
К вечеру шведская армия была на левом берегу Десны, до Батурина оставалось шесть миль.
Но едва наступила ночь,
«Господи! Порох, — бормотал Мазепа. — То ж мий порох».
Они шли всю ночь на этот пожар, который к утру сник, словно испугавшись рассвета.
А когда рано утром 2 ноября наконец подошли к Батурину — города не было. Дымились одни головешки, а в уцелевших воротах висел полковник Чечел, высунув длинный язык, словно дразня им своего гетмана.
— О несчастные наши початки, — сказал дрогнувшим голосом Мазепа, и взглянувший на него Орлик увидел, как покатились по щекам гетмана крупные слезы.
И только сейчас рассмотрел генеральный писарь, насколько стар и жалок человек, перед которым совсем недавно он трепетал и которого смертельно боялся. Да и не он один.
Глава десятая
К ЗИМНЕЙ КАМПАНИИ
Петр внимательно осмотрел свой генералитет, собравшийся на военный совет.
— А где гетман Скоропадский?
— Я здесь, государь, — сказал от дверей гетман, только что переступивший порог. — Прости, что запоздал, но дело вельми важное задержало.
— Какое? — спросил Петр, хмурясь.
— Только что со своим полком перешел от Мазепы назад полковник Даниил Апостол {218} .
— То доброе дело, — улыбнулся Петр. — Где он?
— Я привез Апостола с собой. Он сам просится к тебе, у него есть какое-то важное дело.
— Приму сразу после совета. А сейчас садись, гетман. Пора начинать.
Петр на несколько мгновений вздел очи, чтобы только заглянуть в какую-то бумагу, потом снял их и начал говорить:
— Господа генералы, начинается зима, и поскольку день генеральной баталии надлежит нам шведам указать, я думаю, ни зимой, ни весной оной не будет. Ибо на одной этой баталии можно утратить главное счастие и благосостояние государства. Зиму еще и весну будем томить неприятеля, а уж летом что Бог даст. Возможно, Карл сам пардону запросит. Впрочем, я намерен в следующем году еще раз предложить ему мир.
— Сколько ж можно предлагать, — сказал Меншиков. — Его бить надо.
— Бить — это твое дело, светлейший. Мне ж и государству нашему мир зело нужен. Вот ныне мы на юг притекли, и стало ведомо нам, Карл начал склонять турок к войне против нас. Турки эти домогательства пока без внимания оставляют, но на них надежа, как на весенний лед. А посему я отъеду на зиму в Воронеж, где мы флот строим. Ибо лишь флотом мы можем турок к миру наклонять, ничем иным. А посему вот вам мой наказ на отъезд. Ты, гетман, со своими казацкими полками уйдешь за линию Нежин — Лубны, дабы с запада королю досаждать. И это еще на тот случай, ежели к нему сикурс явится от Лещинского.