Феникс
Шрифт:
— Мне нужна дежурная по приемной.
— Говорите!
— Надие, это вы?
Пауза. Берг пьет и, кажется, весь поглощен своим нехитрым занятием. Не смотрит на дверь, через стекло. Никуда не смотрит. Только в кружку. Вот дьявол!
— Надие Амин-оглы сегодня не дежурит.
— Благодарю.
Саид опустил трубку. Задумался: что же делать? Есть номер домашнего телефона. Но удобно ли звонить? Впрочем, они все-таки знакомы, это дает право на короткую беседу.
Снова крутится диск. Снова бегут цифры. А Берг пьет пиво.
— Как хорошо, что вы позвонили, Саид…
— Почему хорошо?
— Не уточняйте…
— Молчу.
— Жаль, что вы далеко, мне хочется многое, многое вам сказать… Саид, вы помните, куда провожали меня?
— Да.
— Повторите эту прогулку…
— Надие…
Он оглянулся на дверь. Берг пьет пиво. Проклятый гестаповец невозмутим. Истукан какой-то. Ну, погоди же!
— Надие… я иду…
Саид с азартом, почти по-мальчишески, швырнул трубку на аппарат, чем удивил и, кажется, даже рассердил старика швейцара, слонявшегося в вестибюле. Вбежал в зал, залпом допил пиво, оставшееся в кружке. Расплатился с кельнером. Шумно вышел. Напоследок все-таки посмотрел еще раз на Берга. Неужели не поднимет головы, не глянет, не встревожится — ведь Исламбек, его подопечный, покидает бар. Исчезает. Вставай, торопись, лети следом!
Сидит. Как и минуту назад. Поднимает кружку, пьет. Это уже слишком. Или он действительно не видит, не знает Саида?
Исламбеку становится почему-то скучно. Разочарование приходит вдруг. И он расстается с гестаповцем, обожженный досадой.
Спокойной ночи, господин оберштурмфюрер.
Вот дьявол, обвел вокруг пальца Саида этот Берг. Как разыграл равнодушие. Нет, с немцами надо держать ухо востро. Машина гестаповца стоит у самой обочины дороги, прижалась к тротуару. И в ней, конечно, Берг.
Как же все произошло? Как узнал оберштурмфюрер адрес, по которому шел Саид? Неужели догадался?
Исламбек, почти касаясь стены, двигался к дому, высокому, серому, как большинство домов в Берлине, двигался в тени, надеясь пройти незамеченным к подъезду. Машину он увидел, как только свернул в тихую боковую улицу. Улицу Надие.
Осталось каких-нибудь десять шагов. И тут его ослепили голубые лучи фар. На мгновение. И угасли. Негодяй! Дал понять, что видит, что узнал, что работает отлично.
Саид шмыгнул в вестибюль и стал торопливо подниматься по ступенькам. Почти впотьмах. Где-то вверху теплилась лампочка и бросала на лестничные площадки серо-желтые туманные блики. Он не вглядывался в ступени, преодолевал их автоматически, интуитивно чувствуя, где новая грань, где переход на следующую. На третьей площадке замер, нащупал справа, вровень с головой, кнопку электрического звонка и с силой вогнал ее в розетку. Весь, кажется, втиснулся в стену.
Открыли сразу. Надие открыла. Радостная и чуть взволнованная.
— Входите.
— Я не один, — прошептал он уже в передней, резко захлопывая за
Она, конечно, удивилась. Вскинула свои тонкие брови, спросила будто, — кто еще. Но не подумала страшного — губы улыбались по-прежнему радостно.
— Там гестапо, — пояснил он. И сам улыбнулся. В конечном счете, гестапо для берлинцев неприятное, но очень знакомое слово.
— С вами? — уточнила Надие. — Или за вами?
— Со мной, кажется… На улице стоит машина.
Надие помогла ему снять шинель и повела в комнату.
— Сейчас выясним, — сказала она чуть с тревогой. Выключила свет. Отворила створку окна и выглянула осторожно на улицу. Холодный осенний ветер хлынул в комнату, схватил тюль, свисавший с карниза, и принялся трепать его. — Ничего не видно.
Пришлось подойти к окну и Саиду. Действительно, улица была пуста. У старого клена, где только что вспыхивали голубые фары, светлел голый асфальт. По мостовой с шумом неслись стаи сухих листьев. Взлетали, кружились.
— Черт возьми, не померещилось ведь мне…
Рука его уперлась в подоконник у самого локтя Надие. Скользнула вдоль него. Ощутила едва приметное тепло. Какое-то скованное, глубокое. Словно его нарочно сдерживали.
— Почему вы решили, что это гестапо?
— Я видел Берга… А он, насколько мне известно, работает в политической полиции.
Надие затворила окно, поправила тюль. Повернулась вся к Саиду: взволнованная, с каким-то трагическим блеском в глазах.
— Ну и пусть…
— Что?
— Пусть Берг… Пусть гестапо. — Она прошла к небольшому старинному дивану, какого-то неопределенного цвета, опустилась на него. Заложила ногу за ногу. — Дайте мне сигареты.
Саид обежал глазами столик, тумбочку, подставку для цветов, обнаружил начатую пачку и подал Надие.
— В конце концов, все друг за другом следят, — касаясь губами сигареты, зло произнесла она. И губы скривила, и зубами мелкими, чуть притуманенными голубизной, сжала мундштучок. Саиду почудилась жестокость в ее голосе.
— И вы следите? — опросил он с вызовом.
— И я…
Надие нервно захохотала:
— Страшно?
— Нет, жалко…
— Не смейте меня жалеть… Слышите?!
— Постараюсь.
Он стал ходить по комнате — мимо дивана. Не замечал Надие, смотрел то на дверь, за которой стояла тишина, таинственная тишина, то на окно, только что затворенное и тоже связанное с тайной.
— Сядьте, — попросила Надие. — Я хочу покоя.
Пришлось подчиниться ее желанию. Саид шагнул к дивану, но она остановила его:
— Сюда, — и указала на маленький пуфик у своих ног.
Это было неожиданно. Он вскинул глаза на Надие, желая понять ее состояние. Она кивнула, подтверждая свое требование. И Саид опустился на пуфик. Теперь он был внизу. Рядом, почти у плеча его, лежала ее рука с нервными пальцами, перебиравшими складки ткани. Ее колени, чуть прикрытые подолом черного платья.