Феномен Солженицына
Шрифт:
Но вместо сердца у меня какая-то щепка или копчёная селедка, не знаю. Песни молчат.(Велимир Хлебников. Собрание сочинений. Том шестой. Книга вторая. М. 2006. Стр. 204)…
В. В. ХЛЕБНИКОВОЙ
14апреля 1921 г.
Храбро, как лев, пишу письмо.
Знамя Председателей Земного Шара, всюду следующее за мной, развевается сейчас в Персии. 13/IV я получил право выезда, 14/IV на «Курске» при тихой погоде, похожей на улыбку неба, обращённую ко всему человечеству, плыл на юг к синим берегам Персии.
Покрытые снежным серебром вершины гор походили на глаза пророка,
Струящийся золотой юг, как лучшие шелка, раскинутые перед ногами Магомета севера, на севере, за кормой «Курска», переходили в сумрачное тускло-синее серебро, где крутилось, зеленея, прозрачное стекло волн ярче травы, и сами себя кусали и извивались в судорогах казнённые снежные змеи пены. «Курск» шумно шел на юг, и его белая масляная краска спорит с оперением чайки. Он был словом человеческого разума, повёрнутым к слуху величавого моря…
После походившей на Нерчинские рудники зимы в Баку я всё-таки добился своего: нашел великий закон времени (а для этого я перечислил все войны земного шара), под которым подписываюсь всем своим прошлым и будущим, в который я верю и заставлю верить других.
Уезжая из Баку, я занялся изучением Мирза-Баба, персидского пророка, и о нем буду читать здесь для персов и русских: «Мирза-Баб и Иисус». Персам я сказал, что я русский пророк.
Энзели встретило меня чудным полднем Италии. Серебряные видения гор голубыми призраками стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы.
Чёрные морские вороны с горбатыми шеями чёрной цепью неслись с моря. Здесь смешались речная и морская струя и вода зелёно-жёлтого цвета…
Я бросился к морю слушать его священный говор, я пел, смущая персов, и после полтора часа боролся и барахтался с водяными братьями, пока звон зубов не напомнил, что пора одеваться и надеть оболочку человека – эту темницу, где человек заперт от солнца и ветра и моря.(Там же. Стр. 206–208)…
Л. Ю. БРИК
(Москва, 2 января 1922 г.)
Лидия Юрьевна!..
Я нашел в Баку основной закон времени, то есть продел медведю земного шара кольцо через нос – жестокая вещь, – с помощью которого можно дать представление с нашим новым Мишкой.
Это будет весело и забавно. Это будет игра в сумасшествия: кто сумасшедший – мы или он.
Вел. Хлебников(Там же. Стр. 212)…
П. В. МИТУРИЧУ
(Москва, 14 марта 1922 г.)
Дорогой Петр Васильевич Митурич!..
Я читал Ваше письмо и от всей души сочувствую покорению неба, хотя распределение в воздухе осей силовых и весовых у летающего тела – область, где ещё не ступала нога моего разума, и я как язычник за порогом этого храма. Я строю здание только из троек и двоек и написал много заметок и отдельных мест.
Мой основной закон времени: во времени происходит отрицательный сдвиг через 3n дней и положительный через 2n дней; события, дух времени становится обратным через 3n дней и усиливает свои числа
Когда будущее становится благодаря этим выкладкам прозрачным, теряется чувство времени, кажется, что стоишь неподвижно на палубе предвидения будущего. Чувство времени исчезает, и оно походит на поле впереди и поле сзади, становится свобода пространством…
Мысленно носите на руке приделанные ремешком часы человечества моей работы и дайте мне крылья Вашей работы; мне надоела тяжелая поступь моего настоящего. Итак, обменяемся доверием на расстоянии и со свиданием!
В. Хлебников(Там же. Стр. 213)
Надо ли доказывать, что в каждой клеточке, в каждом атоме этих текстов, в каждой их буковке, в каждой морфеме перед нами тот же полубезумный гений, «дервиш-урус», «Председатель Земного Шара», что и в хлебниковских стихах, поэмах, «Досках Судьбы».
Так же это и у Платонова….
ИЗ ПИСЕМ А. П. ПЛАТОНОВА К ЖЕНЕ
1922г., осень
Я шел по глубокому логу. Ночь, бесконечные пространства, далёкие тёмные деревни и одни звезды над головой в мутной смертельной мгле. Нельзя поверить, что можно выйти отсюда, что есть города, музыка, что завтра будет полдень, а через полгода весна. В этот миг сердце полно любовью и жалостью, но некого тут любить. Все мертво и тихо, все далеко. Если вглядишься в звезду, ужас войдёт в душу, можно зарыдать от безнадежности и невыразимой муки – так далека, далека эта звезда. Можно думать о бесконечности – это легко, а тут я вижу, я достаю её и слышу её молчание. Мне кажется, что я лечу, и только светится недостижимое дно колодца и стены пропасти не движутся от полета. От вздоха в таком просторе разрывается сердце, от взгляда в провал между звезд становишься бессмертным…
Я жил и томился, потому что жизнь сразу превратила меня из ребёнка во взрослого человека, лишая юности. До революции я был мальчиком, а после неё уже некогда быть юношей, некогда расти, надо сразу нахмуриться и биться… Не доучившись в технической школе, я спешно был посажен на паровоз помогать машинисту. Фраза о том, что революция – паровоз истории, превратилась во мне в странное и хорошее чувство: вспоминая её, я очень усердно работал на паровозе…Позже слова о революции-паровозе превратили для меня паровоз в ощущение революции.
1923г.
…В Ямской слободе, при самом Воронеже, где я родился, были плетни, огороды, лопуховые пустыри… Не дома, а хаты, сапожники и много, много мужиков на Задонской большой дороге.
Всею музыкой слободы был колокол «Чугунной» церкви; его умилительно слушали в тихие летние вечера старухи, нищие и я… И еще больше я любил (и чем больше живу, тем больше люблю) паровозы, машину… Я тогда уже понял, что… между лопухом, побирушкой, полевой песней и электричеством, паровозом и гудком, содрогающим землю, есть связь, родство… И я знаю, что жалостный пахарь завтра же сядет на пятиосный паровоз и так будет орудовать регулятором, что его не узнаешь…